День «N». Неправда Виктора Суворова

Согласимся, левый фланг финских укреплений обойти было очень трудно. Но правый фланг, упиравшийся в Финский залив, по существу оставался беззащитным. Против линкоров Балтфлота финны могли выставить несколько сторожевых катеров и десятка три орудий береговой обороны. А если принять во внимание и подавляющее превосходство советской авиации, следует признать, что беззащитной была и вся береговая полоса от Куоккалы до Кеми. Морской десант или даже несколько одновременных десантов напрашивались сами собой. При этом не обязательно высаживаться в Выборге, можно было занять с моря и Оулу, и Турку, и даже Хельсинки — любой финский прибрежный город и любой участок побережья. Согласен, конец ноября — не лучшее время для морских десантов. Но, во-первых, повторюсь, никто не заставлял Сталина «привязываться» к началу зимы, можно было начать и в октябре. Можно и в апреле, как немцы. А во-вторых, морские десанты, пусть и несравнимо меньшего масштаба, Краснознаменный Балтийский флот произвел^[158]. К сожалению, если не считать поддержку левого фланга 7-й армии, этим его участие в боевых действиях и ограничилось.

Обходной маневр предпринят не был. Линию Маннергейма брали в лоб. Возможно, отдельные бойцы и командиры, и таких немало, проявили себя и с лучшей стороны. Но организация, мягко говоря, оставляла желать лучшего.

В. Суворов утверждает, что цена, которую пришлось заплатить за Карельский перешеек, не имеет значения^[159]. Но это не так. Когда солдаты неделями без теплого обмундирования спят на снегу, когда случаи обморожения становятся массовым явлением, когда мины на каждом шагу и пули снайперов все находят новые жертвы, а успех, даже частный, даже местного значения, и не намечается, упадок морального духа неизбежен. И бесполезно замполиту убеждать бойцов. Окружающая суровая действительность, бессмысленная гибель товарищей агитируют куда вернее. Большая кровь, большие неудачи имеют свойство не забываться. Личный состав, командование всех степеней надолго теряют веру в себя, в свое оружие, в свою армию. Вновь обрести эту веру куда как нелегко.

Не случайно же один из симоновских персонажей, только что прибывший с Финской войны, ранее столь рьяно отрицавший наличие у Вермахта сильных сторон, полковник Баранов^[160], встретившись с женой, закатил истерику.

«…То, как он отзывался о нашем неумении воевать, с каким самооплевыванием и презрением не только к другим, но и к самому себе говорил об этом, поразило ее.

Она слушала его и молча вспоминала все то, совсем непохожее, что он говорил ей о будущей войне за год, и за два, и за три до этого.

Выговорившись… муж сказал ей тихим и страшным шепотом:

— …боюсь немцев. Если нападут на нас в нашем нынешнем состоянии, даже не знаю, что они с нами сделают!»^[161]

Перечитывая мемуары, часто ловишь себя на мысли — не то, не то, не совсем то. И вдруг заденет. Случайная строчка, одинокий, пропущенный цензурой абзац… из тех, которые поведают куда больше, чем многие тома. Потому что они — правдивы. И приходится собирать их по крупицам, и читать между строк, и сопоставлять прочитанное с картами давно ставших историей боевых операций…

Такова наша эпоха, такая уж наша страна. В ней власть как-то не торопится говорить правду…

Нравится кому-то или нет, но война с Финляндией, призванная, помимо прочего, продемонстрировать всему миру способность РККА не хуже немцев выполнять масштабные задачи, ее соответствие современным требованиям, показала как раз обратное.

И первым это понял сам Сталин. Еще в декабре, когда заняли предполье и уперлись в передовую и главную линии обороны… «Сталин сердился: почему не продвигаемся? Неэффективные военные действия, подчеркивал он, могут сказаться на нашей политике. На нас смотрит весь мир. Авторитет Красной Армии — это гарантия безопасности СССР. Если застрянем надолго перед таким слабым противником, то тем самым стимулируем антисоветские усилия империалистических кругов»^[162]. Однако застряли на два с лишним месяца, и еще месяц продвигались к Выборгу, прогрызая себе дорогу среди финских укреплений. Вывод напрашивается сам собой.

Антисоветских устремлений, правда, можно было не опасаться. Прошло совсем немного времени, и «империалистическим кругам» пришлось заботиться не о военных акциях против СССР, а о сохранении собственной шкуры. Но авторитет был потерян безвозвратно!