День опричника

— Артамоша! Разве в нем дело…

Ходит она взад-вперед, бормочет что‑то себе. Останавливается, веер на стол бросает:

— Артамоша! Это жены столбовые, мне завидующие, юродивых настраивают, а те народ мутят. От жен столбовых через юродивых в народ ветер крамольный дует. Никола Волоколамский, Андрюха Загорянский, Афоня Останкинский — что про меня несут, а? Ну?!

— Эти псы смердящие, Государыня, ходят по церквам, распускают слухи мерзкие… Но Государь запретил их трогать… мы‑то их давно бы…

— Я тебя спрашиваю — что они говорят?!

— Ну… говорят они, что вы по ночам китайской мазью тело мажете, после чего собакою оборачиваетесь…

— И бегу по кобелям! Так?

— Так, Государыня.

— Так при чем здесь Артамоша? Он же просто слухи перепевает! Артамоша!

Ходит она, бормоча гневно. Очи пылают. Берет бокал, отпивает. Вздыхает:

— Мда… перебил ты мне аппетит. Ладно, пшёл вон…

Встаю, кланяюсь, пячусь задом.

— Погоди… — задумывается она. — Чего, ты сказал, Прасковья хотела?

— Сельди балтийской, семян папоротника и книг.

— Книг. А ну, пошли со мной. А то забуду…

Идет Государыня вон из столовой, распахиваются двери перед ней. Поспеваю следом. Проходим в библиотеку. Вскакивает с места своего библиотекарь Государыни, очкарик замшелый, кланяется:

— Что изволите, Государыня?

— Пошли, Тереша.

Семенит библиотекарь следом. Проходит Государыня к полкам. Много их. И книг на них — уйма. Знаю, что любит читать с бумаги мама наша. И не токмо «Зловещих мопсов». Начитанна она.

Останавливается. Смотрит на полки:

— Вот это будет хорошо и долго гореть.

Делает знак библиотекарю. Снимает он с полки собрание сочинений Антона Чехова.

— Отправишь это Прасковье, — говорит Государыня библиотекарю.

— Слушаюсь, — кивает тот, книгами ворочая.

— Все! — поворачивается мама наша, идет вон из книгохранилища.

Поспешаю за ней. Вплывает она в покои свои. Двери позолоченные распахиваются, звенят бубны, тренькают балалайки невидимые, запевают голоса молодецкие:

Ты ударь‑ка минеТолстой палкой по спине!Палка знатная!Спина ватная!

Встречает Государыню свора приживалов ее. Воют они радостно, верещат, кланяются. Много их. Разные они: здесь и шуты, и монахини-начетчицы, и калики перехожие, и сказочники, и игруны, и наукой покалеченные пельмешки, и ведуны, и массажисты, и девочки вечные, и колобки

юктрические.

— С добрым утром, мамо! — сливается вой приживалов воедино.

— С добрым утром, душевные! — улыбается им Государыня.

Подбегают к ней двое старых шутов — Павлушка‑еж и Дуга-леший, подхватывают под руки, ведут, расцеловывая пальцы. Круглолицый Павлушка бормочет неизменное свое:

— В‑асть, в‑асть, в‑асть!

Волосатый Дуга ему подкрякивает:

— Ев‑газия, Ев‑газия, Ев‑газия!

Остальные пританцовывать начинают, смыкаются вокруг Государыни привычным хороводом. И сразу вижу — подобрело лицо ее, успокоились брови, остыли глаза:

— Ну, как вы тут без меня, душевные?

Вой и скулеж в ответ:

— Плохо, мамо! Пло‑о‑охо!

Валятся приживалы перед мамой на колени. Пячусь я к выходу. Замечает:

— Комяга!

Замираю. Манит пальцем казначея, достает из кошелька золотой, кидает мне:

— За труды.

Ловлю, кланяюсь, выхожу.

* * *

Вечер. Снег идет. Едет «мерин» мой по Москве. Держу я руль, а в кулаке золотой сжимаю. Жжет он мне ладонь, словно уголек. То не плата, то подарок. Небольшие деньги — всего червонец, а дороже тысячи рублей он для меня… Государыня наша в душе всегда бурю чувств вызывает. Описать их трудно. Как бы две волны-цунами сталкиваются, сшибаются: одна волна — ненависть, другая — любовь. Ненавижу я маму нашу за то, что Государя позорит, веру народную во Власть подрывает. Люблю же ее за характер, за силу и цельность, за непреклонность. И за… белую, нежную, несравненную, безразмерную, обильную грудь ее, видеть которую мне иногда, краешком глаза, слава Богу, удается. А внезапные повечерние смотрины эти ни с чем несравнимы. Увидеть искоса грудь Государыни нашей… это восторг, господа хорошие! Одно жалко, что предпочитает Государыня наша гвардейцев опричникам. И предпочтение ее вряд ли переменится. Ну, да это — Бог ей судья.

Гляжу на часы: 21:42.

Нынче понедельник, в 21:00 трапеза опричная началась. Опоздал. Ну, да не страшно. Общая трапеза повечерняя у нас токмо по понедельникам и четвергам в батиных хоромах проводится. Это на Якиманке, в том самом особняке купца Игумнова, где потом почти целый век гнездился посол французский. После известных событий лета 2021 года, когда Государь французскую посольскую грамоту публично разорвал, а посланника, уличенного в подстрекательстве к бунту, из России выслал, особняк опричнина заняла. Таперича там не французы тонконогие семенят, а Батя наш любимый в сапогах сафьяновых прохаживается. Каждые понедельник и четверг устраивает он нам в нем ужин. Дом этот затейливый, красивый, о марине русской напоминающий, словно нарочно для Бати выстроен был. Ждал, когда Батя наш дорогой в него вселится. И дождался. И слава Богу.