День рождения

Гитара заиграла марш. Выбив марш, смолкла. Вступил голос, тихий, но не жалобный, скорее, жёсткий, но не грубый:

Но ты не видишь яблоню.

Ты видишь мусорный ящик.

Ты рационалист.

Ты думаешь: опять не увозят мусор.

Ты ждёшь машину,

она придёт и увезёт отбросы…

Гитара печально вздохнула, но запела празднично и голос запел также:

А яблоня…

Она по-прежнему хорошеет в углу…

– С отбросами тоже надо кому-то возиться, – вздохнул седовласый майор.

Его подчинённые одобрительно засмеялись. Но в их смехе, как и в его словах, не было ничего плохого, и девушка улыбнулась артистически:

– Этот цикл я посвятила Сэй-Сёнагон.

Милиционеры не спросили, кто такой (такая), и Полякова охотно сама объяснила, что это древняя писательница, книжка которой очень близка ей по мироощущению. Она сама тоже живёт в согласии с природой, радуясь каждому мигу жизни, который всякий раз делает попытки останавливать.

– Можно, я спою ещё одну балладу?

– Валяйте, девушка, – сохранил милость майор.

– Про шишки. – Опять зазвучала гитара. Играла Полякова умело. Её осторожные пальцы добывали из инструмента ту музыку, которую она хотела. Она не всё время смотрела на струны, иногда взглядывала поверх них.

Милиционеру Власу, вдруг, показалось, что она смотрит прямо на него, но каким-то несколько неожиданным для него взглядом. Не то его удивило, что она на него посмотрела (на него ещё как смотрели!), а то, что в этом взгляде не было ничего привычного. Ни кокетства, ни заигрывания. Она смотрела так, точно не замечала ни его лица, ни его стати, а будто смотрела куда-то в него, обращаясь к чему-то запрятанному в нём, к тому, кто был в нём, о ком он сам, кажется, не знал, но догадывался.

Ты жевал когда-нибудь шишки?

Шишки обыкновенные с ёлок?

Вопрос был задан, но отвечать на него, конечно, было глупо, да и не требовалось ответа. Музыка играла, и звучала она тревожно, немного надсадно, будто гитаре было больно.

…Больно было стоять

и смотреть тебе вслед.

Ещё больней было бы

бежать за тобой и догнать.

Ты шёл уверенным и горьким шагом!..

Коричневый плащ

развевался на ветру за спиной,

как флибустьерский парус.

Это так модно!

Все ходят в коричневых плащах!

Музыка разразилась гневом, протестом, но обрела нежность, сделавшись тише…

Но в том, что ты уходил,

была такая горечь!

Ведь это у нас была гроза в лесу,

поваленные ёлки и много клейких шишек.

Запах от них сладкий, срывать нелегко:

пальцы слипались, а под ногами

– сорванные грозой провода.

Между проводами прыгали

и много шишек нарвали,

и пробовали их есть.

«Бойтесь электричества,

– кричали взрослые с дачи, —

вас дёрнет током от столба и убьёт».

Прозвучал отрывистый музыкальный интервал, форте, фортиссимо! А после – спокойно, грустно:

Мне показалось, что я опять

разжевала свежую шишку (а ты уходил!),

и зубы склеиваются,

и запах во рту зелёный-зелёный…

Куда ж ты уходишь?

Ведь это с тобой мы сидели

на поваленной ёлке…

Ну, почему я тогда не ступила

На оголённые провода…