Татьяна Александрова

День рождения Лукана

«Искусств и знаний образец всеместный,Скажи, кто эти, не в пример другимПочтенные среди толпы окрестной?»И он ответил: «Именем своимОни гремят земле, и слава этаУгодна небу, благостному к ним».

«Почтите высочайшего поэта! —Раздался в это время чей-то зов. —Вот тень его подходит к месту света».И я увидел после этих слов,Что четверо к нам держат шаг державный;Их облик был ни весел, ни суров.«Взгляни, – промолвил мой учитель славный. —С мечом в руке, величьем осиян,

Трем остальным предшествует, как главный,Гомер, превысший из певцов всех стран;Второй – Гораций, бичевавший нравы;Овидий – третий, и за ним – Лукан».Данте. Божественная комедия(«Ад», IV, 73–88)

© Александрова Т. Л., 2013

© Оформление. Издательство Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2013.

Книга опубликована в авторской редакции

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

* * *

Часть I. Счастье в Сурренте

1

На очередных неаполитанских Августалиях [1], завершившихся в день накануне августовских ид в пятнадцатое консульство[2] цезаря[3] Домициана, поэт Публий Папиний Стаций одержал блистательную победу, выступив с чтением своего стихотворения об установленной на римском форуме конной статуе ныне здравствующего принцепса[4], и был удостоен высшей награды – серебряного масличного венка. Однако к своему триумфу Стаций отнесся весьма спокойно – это было то ли сдержанное удовлетворение мудреца, то ли усталое облегчение человека, вынужденного доказывать очевидное.

Августовское солнце палило нещадно, и тонкий тканевый навес, натянутый над пространством театрального полукружия, не мог сдержать властной силы Гипериона, уверенно ведшего по небесным путям пылающую колесницу. После всех церемоний, медленно пробиваясь к выходу сквозь людской поток и продолжая получать поздравления, Стаций чувствовал себя крайне утомленным. Он не любил толпы. Пребывание среди множества тел, в каждом из которых душа запрятана слишком глубоко, чтобы разглядеть ее, всегда оказывало на него гнетущее воздействие. Вот и сейчас у него пересохло в горле, пот струйками стекал по спине, губы и щеки онемели от вынужденных улыбок, а в глазах рябило от мелькания чередующихся лиц. Как во сне проплыло перед Стацием подвижное лицо вечного его соперника Валерия Марциала, на этот раз побежденного, но решившегося выдержать хороший тон и поздравить победителя, к которому он никогда не испытывал симпатий. Впрочем, досада и огорчение слишком явно читались в его глазах, и слова учтивости прозвучали тускло, не зацепив внимания триумфатора. Стаций так и сжимал в запотевшей руке свою драгоценную награду и уже подумывал, как бы передать ее рабу-нотарию[5], вплотную следовавшему за ним, но вдруг его размышления прервал сочный и как будто из прошлого донесшийся голос:

– Публий, сын Стация! Прими и мои поздравления!

Обернувшись, он увидел перед собой улыбающееся, добродушное лицо и сразу узнал Га я Поллия Феликса, которого не видел лет двадцать, со времени своего переезда в Рим. Да, несомненно, это был он! Лицо его, всегда широкое, стало еще шире, хотя он совсем не производил впечатления толстяка, а коротко стриженные волосы казались присыпанными мукой. Поллий был старше Стация года на три – четыре, соответственно, он уже, должно быть, завершал свое десятое пятилетие.