День свершений

— Погоди, я тебе такое нарисую — почешешься!

Мама внимательно всмотрелась в изображение Родия у себя на экране:

— Глаза у тебя провалились, сыночек. Мало спишь?

— Пустяки, мамочка.

— Я же вижу. Ты бы все-таки помирился с Леночкой. Хорошая, по-моему, невестка будет…

— Ну вот, все разговоры у тебя об одном. Да не хочу я жениться, понимаешь?

— На ней?

— Ни на ком!

— Ну ладно, ладно, молчу. Дожила уж — и сказать сыну ничего нельзя. Хоть бы ты, отец, приструнил его!

Отец безнадежно махнул рукой.

Настала Руженкина очередь вставить словечко. Руженка напыжила толстые щеки с ямочками и, всюду заменяя «л» на раскатистое «р-р», пропела:

Эк, Эк, чер-ровек,Р-ротом р-ровит бел-рый снег!

— Ртом, — машинально поправила мама.

— А тогда нескр-радно пор-ручится, — не согласилась Руженка.

В этот момент захныкал Джоник. Отец сразу сделался суетливым и беспомощным, а мама, оттеснив всполошившуюся электронную няню, выхватила малыша из люльки. Возня с младенцами не интересовала Экки. Торопливо прожевав яичный желток, он окликнул вставшего из-за стола Родия:

— Надолго к командиру?

— Как начальство прикажет. Сам понимаешь, служба.

— Я хотел потолковать об Аламаке. Выйдет из него доброе солнышко, как думаешь?

— Спроси что-нибудь полегче. А еще лучше — забудь о нем. Не время. Ну, хорошего тебе дня…

Родий помахал рукой, кивнул в сторону родительской каюты — мама, пеленавшая Джоника, лишь издали виновато ему улыбнулась — и отключился. Руженка, сделав последний чудовищный глоток, крикнула в погасшую половину экрана:

— Роди, не забудь, ты обещал мне медвежонка! — и тоже потопала отключаться.

Экки помедлил, глядя в ослепшие экраны. Шумно потер кулаком нос. И неспешно смел яичную скорлупу в открывшийся посреди стола зев мусоропровода, в соседнюю горловину запихнул кучей грязную посуду. Стол сложился гармошкой и исчез в стене. Псевдоживая трава газона зашевелилась, поглощая незримые крошки.

До работы оставалось минуты четыре, не больше. Поболтать с Лолой он, к сожалению, не успеет, а просто сказать ей доброе утро как раз времени хватит.

— Лола, к тебе можно? — спросил он, соединяясь, но не зажигая изображения.

— Конечно, Экки. Я тут.

Ох, Лолка! «Я тут!» Как будто можно куда-нибудь выйти. Да ведь если верить Игорюхе Дроздовскому, каюты же по индивидуальной мерке строятся. За пределы жилища только инзор и заглядывает, остальная часть корабля известна каждому скорее вприглядку, чем на ощупь. А она — «Я тут!». Живучи в языке эти привычки. Уж четыреста лет в звездолете ни неба, ни снега, а Руженкина дразнилка «ротом ровит» передается себе из поколения в поколение и никому не кажется бессмысленной…

Лола у рабочей ниши орудовала сразу двумя пинцетами. Перед ней скользила конвейерная лента с широкими кюветами в четыре ряда, а в кюветах — дальняя родственница хлореллы из регенерационно-пищевых камер корабля. Руки Лоты двигались споро, слаженно — прищипывали, прореживали, отсаживали пустоплод, отбирали стебли на анализ. Посмотришь на летающие Лолкины пальцы — пустяковая работенка, однако же ни один автомат не справляется.

— Привет, Экки. Как от тебя кофе пахнет! А я сегодня какао заказывала.

— А я зато ночью на мамонте катался. Родий такой чудной сон подсунул…

Он опомнился и прикусил язык. У Лолы не было ни братьев, ни сестер — отец ее смертельно облучился, когда ей было полтора года. Конечно, у нее есть мать, и он, Экки, но родной брат тоже бы не помешал, хотя бы младший. В роли старшего Лолкиного брата Экки не мог допустить, чтобы ей было плохо.

— Не огорчайся, Ло. Считай, эта капсула уже твоя. А еще… Хочешь, я для тебя свой сон придумаю?

Лола кивнула и нечаянно задела локтем край кюветы. Кювета опрокинулась, по конвейеру поплыли пласты неохлореллы.

— Ну вот. Все из-за тебя! — Досадливо прикусив губу, Лола принялась за уборку. — Разве с тобой по-человечески поработаешь?

— Прости, — тихо сказал Экки, закладывая капсулу в приемник пневмопочты и набирая Лолин адрес. Радость дарить немного поубавилась.

— Ладно, я не сержусь. — Девочка великодушно улыбнулась. — А правда, когда мы поженимся, сны у нас будут общие?

— Правда. Только это еще не скоро будет…

— Скорей бы уж, а то скучно одной.

— Родик говорит, на Новой Земле каждый получит по целых две комнаты, представляешь? Правда, мы уже старенькими будем, лет по тридцать стукнет.

— Знаешь, Экки, только ты никому не говори. Мне надоели стены. Днем стены, ночью стены, я их прямо видеть не могу, давят.

— Что ты, Ло. Они же разные.

— Уж и разные. Инзор, бытовка да картина — вот и все разнообразие.

Экки не любил такую Лолу — ворчливую, взрослую. Лучше, когда она хохочет. Ух, как это у нее получается! Вообще-то Лолка веселая. И умеет, не отрываясь от конвейера, болтать в рабочие часы. Он так не может, ему нужно видеть того, с кем разговариваешь. Когда руки заняты и глаза, то и языку свободы нет…

В каюте Экки звякнул звонок. Пора и ему браться за дело.

— Я пошел. После работы загляну, хорошо?

— Конечно, чего спрашиваешь?