День свершений.

Хиляк наш сразу куда-то в угол юркнул, там за столом сидел очкарик один, весь книгами обложен, только лысина сверкает. Главарь, что ли? Ну, все физиономии, натурально, на нас — глазеют, как на привидения. И то верно: вид у нас, прямо скажем, диковатый. Морды черные, в копоти, да еще чехлы эти блестящие. Они от огня, видно, усохли, обтягивают, словно перчатки, и сразу видно, кто есть кто: у Лоты фигура — дай боже. Покосился я на своих: понимают хоть, куда мы влипли? Ни черта они, по-моему, не поняли, озираются с интересом, будто в гостях. А ведь яснее ясного: попали мы в штаб-квартиру отвергов, и черта с два мы отсюда живыми выйдем! Народ отчаянный, ни в кого не верят, никого не признают, никого не боятся, А вы с голыми руками: вся поклажа тройки в геликоптере распроклятом сгорела, и винтовка моя тоже — тю-тю!..

Гляжу, вылезает из-за стола очкарик этот лысый, к нам шлепает брюхом вперед — толстый, как боров. Плешь так и сверкает, словно воском натертая. Остановился возле, руки на животе сцепил, оглядывает. Молча. Глазки маленькие, жиром оплыли, но цепкие. Долго глядел, все на троицу, меня, видать, сразу раскусил, зато остальные — не по зубам! Даже очки на лоб полезли.

— Кто такие? — восклицает наконец.— Откуда?

Голос тонкий, бабий. Открыл я было рот, да тут же и захлопнул: ну, что тут скажешь?! Моя личность вряд ли кого заинтересует, а троица пусть сама выкручивается. Тут особо не потемнишь, отверги народ дотошный!

— А вы кто? — нахально рычит Бруно в ответ.— Какого дьявола вы в нас палили?.. Мы вас не трогали!

У лысого очки чуть не свалились, глазки выпучил, глядит, как завороженный.

— Вы что,— говорит изумленно,— не поняли, кто мы?!

Вижу, Ян на меня зыркнул: мол, выручай. Ладно!

— Нет, отчего ж,— говорю.— Отверги вы!.. То есть эти,— спохватываюсь,— атеисты!

Отвергами их в народе прозвали, поскольку они всех богов отвергают — и старых, и новых. А себя они атеистами кличут. Все одно — безбожники!

Переглянулись мои ребята — дошло, наконец! Лота вперед выступает, капюшон с головы долой, волосы по плечам.

— Мы бы хотели поговорить с вами наедине!

Тихо вокруг стало, народ рты пораскрывал. Я ведь это сразу почувствовал: было в ней что-то такое, отчего руки сами собой по швам вытягиваются. То ли власть какая, то ли сила внутренняя — не поймешь! Трудно было бы ей отказать — железным надо быть.

Глянул на нее толстяк снизу вверх, очки поправил.

— Идите,— говорит,— за мной!..

Прошли через весь подвал, в стене — железная дверка. Открывает ее лысый, тройку пропустил, и только я следом... «Стоп,— говорит,— парень! Ты пока здесь побудь — вызову!..» И хиляку этому кивает: «Присмотри!»

И получилось: они там, а я — у двери.

Хиляк со своим воинством рядом стоит, поглядывает на меня хмуро. И по морде видно, что, будь его воля, шлепнул бы меня тут же без разговоров. Ватажника во мне признал, не будешь же тут объяснять?! А с ватажниками отверги не церемонятся. Известно: где отверги, там ватаг нет. С безбожниками вообще никто не связывается — крутой народ. Дисциплина у них, как в армии, и оружие что надо. С кругачами — война кровная: первые враги экзарха и Святого храма, кругачи за ними по всему Семисферью охотятся, как за псами бешеными. Раньше их на крестах вдоль трактов выставляли — дед еще застал, рассказывал; ну, а теперь, если кого заловят, направляют в Храм, на спасительные люстрации. Очищают, значит, от ереси и скверны... Встречал я кой-кого после этих самых дел. Самые лютые фанатики, за богов сферы — в огонь и в воду! А глянешь им в глаза — жуть берет! Пусто там, будто все у них под черепом выскоблено до блеска. Кукла куклой!

Короче, с какого края ни глянь — плохо наше дело. Нельзя нас отсюда выпускать: а ну как кругачей приведем?.. В общем — безнадега.

Тут как раз дверь приоткрывается, лысый меня требует. Захожу. Тесная каморка с голыми бетонными стенами без окон, с потолка светильник этот чудной свешивается — как раз над лысиной толстяка. Он за маленьким столиком примостился, а напротив, на скамье, рядком — троица. У стены койка, в полу железный квадратный люк, его я первым делом приметил — на всякий пожарный.

Не знаю, что эта компания наплела лысому, но физиономия у него прямо дыней вытянулась, честное слово! Только я вошел, он как гаркнет:

— Имя?..

Я ответил — чего скрывать-то?.. И — пошло, поехало! Как начал он меня потрошить, я даже взмок весь! И сколько лет, и где родился, и где жил, и кто родители, и как их звали... Всю подноготную вызнал, в жизни мною никто так не интересовался. Форменный допрос — видать, толстяк на этом собаку съел. Выжал он меня всего, как лимон, губами толстыми пожевал.

— Что ж,— говорит,— с этим ясно... А теперь, парень, расскажи-ка мне, как ты в геликоптере оказался? — Прищурился и добавляет строго: — Только не врать, понял? Это в твоих интересах!