День в английском театре времен Шекспира

Вот на сцене, за опущенным занавесом, раздается шум, восклицания, движение, хохот: это Барбэдж, играющий сегодня роль кардинала Вольсэя, вышел поздороваться с друзьями-джентльменами. Его окружает золотая молодежь, все собутыльники: он всем приятель, со всеми одинаково фамильярничает. А, ведь, еще недавно королевские и церковные указы приравнивали актеров к вожакам медведей, канатным плясунам и т. п. Только крупные таланты шекспировской эпохи впервые завоевали актерам сносное положение в обществе. Партер прислушивается к движению на сцене и догадывается: «Браво, Барбэдж!» – раздается в толпе. Даровитый артист показывает на минуту свое лицо между занавесок, раскланивается, делает уморительную гримасу. Дикий вопль восторга, гиканье, аплодисменты, взлетающие кверху шляпы приветствуют всеобщего любимца[15]. На авансцену выходят музыканты: их десять человек, все они итальянцы и все приписаны к артистам его величества. Три раза прозвучали трубы: это сигнал к началу. Раздвигаются обе половинки занавеса, к решетке подходит актер в традиционном черном бархатном плаще, с ветвью лавра в руках. Это Пролог: он ждет, покуда угомонится толпа. Шум постепенно стихает. Он говорит:

«Сегодня мы отнюдь не будем вас смешить,Нет, перед вами мы заставим проходитьДругие, скорбные, высокие картины,Что на челе кладут глубокие морщины.Мы вам покажем сцен величественных ряд,

Где совместилися и блеск, и скорби яд.Кто к состраданию способен между вами,Над пьесою поплачет вместе с нами.Кто ходит к нам в надежде поучатьсяЖитейской правде, тот – могу ручаться –Найдет ее у нас. Те господа,Которым пьеса нравится тогда,

Когда эффект, блеск, роскошь в ней найдутся,Отнюдь на этот раз не ошибутся.Обманутся одни любители шутов,Охотники до клоунства, фиглярства.Где речь идет о славе государства,Там места нет ни стуканью щитов,

Ни шуткам плоским, ни кривлянью.Ведь, если б мы подобный вздор смешалиС такой высокой истиной, едва лиМогли бы мы, артисты по призванью,Вам угодить. Но нет, не сказочные лицаДолжны сейчас пред вами появиться.Вы их увидите в величии и блеске, окруженных

Народом и толпой друзей и приближенных.Но под конец, на ваших же глазах,Блеск и величье разлетятся в прах.И если и тогда вы будете смеяться,То вы бесчувственны – я вынужден сознаться»[16].

Пролог удаляется… По толпе проносится сдержанный шепот тысячи голосов. Вот все стихло: с секунды на секунду ждут начала. Но актеры что-то замешкались. Уже раздаются там и сям нетерпеливые восклицания. Опять поднимаются возня и шум. Все закуривают оставленные было трубки; сцена наполняется табачным дымом: курят джентльмены, курят и дамы в ложах. Через сцену проходит кавалер Бриск, известный всему Лондону кутила и мот: он запоздал нарочно, чтобы пройти по сцене при открытом занавесе и щегольнуть ослепительною роскошью своего костюма. Ему не достало скамьи, и он непринужденно растягивается на полу, у самой ложи, зевает, отпускает какое-то ругательство партеру, который уже приветствовал его апельсинными корками, вынимает шпагу и, проткнув острием сальную свечу, стоящую от него аршина за два, приближает ее к себе, закуривает трубку и пускает целые облака табачного дыма прямо к даме, сидящей над ним в ложе: это хороший тон того времени[17].

Бриска знают в толпе и намеренно громко соболезнуют: «бедняга Бриск, говорят, совсем разорился!» Кавалер презрительно улыбается и, вынув из кармана горсть монет, бросает их в толпу. Там начинается драка. Приезжая провинциалка спрашивает у своей столичной знакомой: «Кто этот интересный молодой человек?» Интересный молодой человек замечает, что становится предметом внимания, и доволен: он небрежно сбрасывает на пол свой дорогой плащ и показывает свой расшитый жемчугом шелковый камзол, драгоценную кружевную манишку, кованный золотом пояс. И таких, как он, на сцене с десяток: они лежат в растяжку, их ноги достигают середины сцены и будут мешать актерам.