День за два. Записки «карандаша» чеченской войны

Командира миномётного взвода в полку не уважали.

Полгода назад, также будучи дежурным по части, свежий выпускник военного училища имел неосторожность, сделать замечание Юрке Рапире, выписавшемуся из госпиталя и скучавшему в наряде по роте в ожидании ближайшей командировки на войну. На попытку последнего объяснить, что он не просто «череп», избегающий уборки в располаге, а боец в принципе неприкасаемого подразделения, новоиспечённый шакал отреагировал неадекватно, в грубой форме потребовав от разведчика, немедленно прекратить безобразие, застегнуть ворот кителя да поправить головной убор.

Через миг Овчинников, дерзнувший коснуться оливкового берета, катался по взлётке подле тумбочки дневального и верещал благим матом от боли в вывихнутой руке. Орал так, что его, несомненно, слышали и в Ростове-на-Дону – далеком, но страшном и вездесущем штабе округа. Однако на помощь к неразумному шакалу никто не пришёл, ибо каждый в части знал, если крик доносится из расположения разведроты, значит тот, кто блажит, честно заслужил свою оплеуху. Не зря же над входом в обитель полковых разведчиков красовалось, намалёванное прямо на стене чёрной краской: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Никто и не горел желанием к ним заходить.

Полковник Макаров, командовавший в ту пору частью и сам когда-то начинавший службу командиром взвода разведки, не уделил инциденту никакого внимания. Кажется, ему было всё равно и пускай взводник «миньетчиков», как в полку в шутку дразнили миномётчиков, самостоятельно разбирается с командиром разведроты капитаном Куриных. В итоге порешали, ничего не было и Овчинников к разведчикам больше никогда ближе пяти метров не подходит, а то заденут ненароком, ибо не простят, что в выходной день вместо увольнительных в город бежали кросс. Под палящим солнцем двадцать километров по пересечённой местности с полной боевой выкладкой, а затем до самого отбоя, без ужина, занимались строевой подготовкой в ОЗК и противогазах, периодически замирая в упоре лёжа да прыгая джамбы, дабы навсегда запомнили, офицер любого подразделения, а не только разведроты, он тоже – офицер, и обращаться с ним подобает, как устав предписывает. С уважением, хочешь али нет. И уж тем паче если это дежурный по полку.

Науку разведчики, кажется, уяснили, но Овчинникову сей факт был уже без пользы. Он и впрямь начал избегать встречи с бойцами разведроты, и делал это всякий раз смешно. Оглядывался по сторонам, не заметил ли кто, как резко меняет маршрут, завидев по пути Юрку Рапиру или ещё кого из его подразделения. Позорище. Ладно мы, духи от своих дедов и дембелей так прятались, но, чтобы лейтенант от рядовых. Расскажи кому, не поверят.

Что же до самих срочников минометной батареи, которые своего командира тоже особо не жаловали, то на незавидное прозвище те не обижались. Ведали, там, в Чечне, мы – грязная, уставшая пехота, стоя в охранении тёмными ночами, радовались каждый раз, как только они начинали ведение беспокоящего огня по предполагаемым позициям боевиков в зелёнке. В эти мгновения мы любили «миньетчиков» больше всех на свете. Раз в полчаса минут на пять – десять. Я никогда не засекал, сколько точно. Вполне достаточно было просто знать, вот полчаса отстоял, осталось ещё полтора. А лучше, когда прошло полтора, и вытерпеть нужно всего-то тридцать минут. А потом всё, спать, – утром снова на боевой выход.

Тёмными непроглядными чеченскими ночами миномётчики, жилистые, как на подбор, становились для тех, у кого слипались глаза на посту, неким вестником всего хорошего. А своё обидное прозвище минбатовцы легко перекладывали на парней из автороты. Уж, как те обсасывали шланги, сливая с огромных машин соляру, вызывало похабных шуток больше, чем над кем-либо в полку.

Другое дело пушкари – личный состав гаубичной полковой батареи. Эти ребята всегда были самой серьёзностью, шутить над ними побаивались и относились к ним настороженно, подчас даже жалея.

Первое, потому что стоишь себе в безмолвии кавказских гор, охраняешь сон братишек да мирных жителей из ближайших к ПВД аулов, и уверен, рядом больше никого нет. Ты один в целом мире. Во всей бесконечной вселенной. И вдруг! Бах! Баах! Четыре раза подряд гигантским молотом по твоим маленьким замёрзшим ушкам. Ровно столько в батарее огромных орудий и беспокоящий огонь из них по невидимым боевикам открывали хоть и редко, но всегда внезапно.

Миньетчиков слышно. Они возятся там чего-то, балагурят, покуда взводят свои восьмидесятимиллиметровые пукалки выпуска аж сорок второго года. И я всякий раз был готов, минбат вот – вот начнет палить из всех стволов.

С пушкарями же подобного не выходило, сколь ни готовься к их работе. И самое неприятное, свои позиции они, непонятно какого лешего, оборудовали рядом с палаткой именно моей роты. Можно подумать, других подразделений в полку не было. Нет, это они нарочно. Знали, что при каждом их выстреле я вздрагивал и, пряча стыд, тихонько матерился.