Деньги

В это утро он дойдет до «Амбассадора». Я иду следом за ним в метрах тридцати. Он на ходу читает газету. Через несколько минут он наконец разворачивается и идет в обратную сторону. Еще секунда — и мы лицом к лицу.

— Простите, вы не подскажете, где проспект Мариньи?

Остановившись у перекрестка с круговым движением, он смотрит на светофор, дожидаясь зеленого сигнала, чтобы перейти дорогу. Он переводит взгляд на меня и указывает рукой направление:

— Проспект вон там. Вы не ошибетесь.

— Большое спасибо.

Короткий обмен кивками, и мы уже не смотрим друг на друга, во всяком случае, его взгляд направлен в другую сторону. Светофор переключается на зеленый. Анри-Жорж Ландо ровным шагом пересекает дорогу. Я следую за ним. Если он обернется, значит, узнал меня или просто мое лицо каким-то образом озадачило его. Я очень похож на отца: у нас одинаковый рост и, конечно же, похожие голоса. Но он не оборачивается. Он спокойным и размеренным шагом идет дальше по Елисейским Полям с безмятежностью человека с чистой совестью, погруженного в чтение газеты. Через минуту я подзываю такси.

В Лондоне, в аэропорту Хитроу, меня встречает Уте. Целуя меня, она тычет мне в глаз своей грудью. Я говорю ей с усмешкой:

— Ну не до такой же степени! Холодно ведь, хоть ты и датчанка.

На ней шуба. Уте приоткрывает ее, и видно, что она совершенно голая, как говорится, в чем мать родила. Мимо проходят два пакистанца. Ошеломленные неожиданным зрелищем, они спотыкаются о свои чемоданы. Уте спрашивает меня:

— Куда ты дел свою ирландку с зелеными глазами?

— Оставил в Гонконге.

— Ты собираешься на ней жениться?

— Это не твое дело. Кстати, а как твои дела?

— Огалденно.

— «Б», а не «г». Обалденно.

— Я отправила тебе последние цифры. Новогодние праздники стали нашим триумфом.

Я получил то, что она называет последними цифрами, и они действительно впечатляют. Особый успех пришелся на «Фантомас-банк». Бухгалтер, которого я подсунул Уте…

— Я ведь хороший продавец, да?

— Убери оттуда свои руки.

…Бухгалтер, которого я подсунул Уте, написал мне, что, по его мнению, необходимо создать структуру, более надежную, чем та, которую организовала высоченная датчанка, эта никчемная нимфоманка, таскающая за собой целый эскадрон девиц. Я не собираюсь принимать во внимание совет бухгалтера. Гаджеты не будут вечными, и мне не нужна организация, которая впоследствии помешала бы моей свободе действий.

— Скажи мне, что я хороший продавец, или я изнасилую тебя.

— Давай ложись.

Она купила себе «ягуар». Мы садимся в машину. Я спрашиваю:

— На какое время назначена встреча?

— Он ждет тебя ровно в полдень.

— Расскажи мне о нем.

— Мы могли бы поехать ко мне. У нас есть время.

— Расскажи мне о нем.

Его называют просто Турком. У него роскошная вилла в районе Хэмпстед-Хит; сад довольно маленький, но великолепно ухожен, быть может, несколько перенаселен обнаженными дамами во всевозможных позах. «Турок — сексуальный маньяк», — объясняет Уте. Я оставляю ее в «ягуаре» и направляюсь к дому один. Дверь открывает натуральная брюнетка, из стыдливости одетая лишь в пару сережек.

— Мистер Симбалли? Вы на минуту раньше.

У меня перехватывает дыхание, но нет, она действительно голая. Я снимаю свой плащ.

— Мне тоже раздеться?

— Если вам это нравится, — отвечает натуральная брюнетка.

Короткая остановка в гостиной, затем я подымаюсь вслед за ней по лестнице, и вид ее обнаженных бедер и округлых ягодиц у меня под носом заставляет немного нервничать.

— Сюда, пожалуйста.

Я слышу постукивание аппаратов, прежде чем замечаю их: телетайпы, их около двадцати. Три или четыре девушки просматривают бумажные ленты, и они тоже обнажены, как и женщина-мажордом, которая открыла мне дверь.

— Сюда.

Двустворчатая застекленная дверь. Я вхожу в большую комнату, забитую десятками восточных ковров, разбросанных в художественном беспорядке между бесчисленными мягкими диванами. Поначалу я вижу скопление обнаженных тел и начинаю думать о какой-то феллининской оргии. Но нет, мужчина одет в розовую шелковую рубашку с широкими рукавами и в штаны, тоже шелковые и широкие, но зеленые, а также в черные казачьи сапоги из мягкой кожи. Он лежит, развалившись на обнаженных телах нескольких девиц, в то время как другие возлегают там и сям на многочисленных разноцветных подушках, кто на животе, кто на боку. О Турке мне рассказывал и Хаятт, и Лаватер. Уте тоже весьма интересно обрисовала его. И вот он передо мной. Ради встречи с ним я проделал длинный путь, и он того стóит. В нем слишком много турецкого: мощный, толстый, даже тучный, у него слегка раскосые и довольно томные глаза, янычарские усы, и на бычьей шее гордо сидит бритая голова. Лет ему, должно быть, около тридцати пяти. Он спрашивает меня с улыбкой:

— Как я вам нравлюсь?

— Не настолько, чтобы жениться.

— Как поживает Хаятт?

— Прекрасно.

— Что он рассказывал обо мне?