Дэниэл молчит

Кажется, Виина долго наблюдала за мной, прежде чем выключить пылесос и взять меня за руку. Какая сухая и теплая у нее ладошка, отметила я, и какая маленькая по сравнению с моей. А глаза карие до черноты, даже зрачки не сразу разглядишь. И очень грустные. А ведь это моя вина, не сразу сообразила я. Виина перевела взгляд на Дэниэла, потом на Эмили. Я прочитала ее мысли: она думала о том, как больно все это ударит по детям. Диагноз в одно-единственное слово изменит их жизнь. Миг спустя выражение ее глаз изменилось, теперь я видела в них мудрость. И решимость. Отпустив мои пальцы, Виина присела рядом, прямая, строгая.

— Я будущий фильософ и дочь Индии, — роняя слова, медленно произнесла она. — Поэтому я чельовек мрачный. Я каждый день наблюдаю, как мир спотыкается и падает, сльовно пьяница. Мусульман берут в плен — и уверяют, что к расизму не причастны. Белим скинхедам сходят с рук издевательства над чернокожими — и опять никакого расизма. Я не приехали в эту страну, а сбежаля из своей, где все еще хуже, где по-прежнему существует каста неприкасаемых, а мальчиков похищают, кастрируют и отдают в евнухи. Извини, дорогая Меляни, но ты — беляя женщина, живущая в раю для белих. И не говори мне, что ничего страшнее быть не может.

— Каста неприкасаемых? — повторила я.

— Ганди пыталься называть их «божьими детьми», но сами они зовут себя «далит», что значит «подавленные».

— Я тоже подавленна, Виина.

Она кивнула; очки в массивной оправе сдвинулись к кончику аккуратного носика. Последовал глубокий-глубокий вздох.

— Да, я понимаю. Но он жив. И ты тоже.

Странное дело — на душе стало легче.

Глава шестая

Домик у нас небольшой, в два этажа. Когда-то это был всего лишь гараж у настоящего особняка, что высился по соседству. Миниатюрный садик засажен декоративными розами и лавандой. Летом за окном гудели гигантские, чуть не с грецкий орех, шмели. Мне нравилась гладкость и летняя прохлада оштукатуренных стен; нравилось, что зимой, проснувшись, вдыхаешь аромат мороза и угля. Для меня это был не просто дом, а дворец, истинное чудо в центре плотно застроенного города. Когда вскоре после рождения Дэниэла мы переехали сюда, я спала с детьми и по утрам лежала, глядя в окно, составленное из кусочков стекла неправильной формы, сквозь которые ветки деревьев кажутся ломаными, и следила, как солнце разрисовывает небо яркими красками. Пока Стивен собирался на работу, мы перебрасывались приглушенными фразами, чтобы не разбудить детей. Стивен высок, внушителен. Мощная грудь, широкие запястья, крупные ладони, могучая шея. Я смотрела на наших прелестных детей, прижавшихся ко мне во сне с обеих сторон, на своего красавца мужа — и думала о том, что на свете еще не было женщины счастливее меня. И столь же довольной тем, что дала ей жизнь.

Тогда я не знала, что дала мне жизнь. Дэниэл выглядел совершенно здоровым. Казалось бы, в ребенке-аутисте что-то непременно должно проявляться с самого рождения, какая-то подсказка для матери, чтобы любила его меньше, чем другого, нормального ребенка. Быть может, он не льнет к тебе так крепко, не обнимает, не смеется, когда ты катаешь его «по кочкам, по кочкам». Так нет же — Дэниэл все это умел. Для него я была трамплином и гамаком, мое бедро — креслом, а его смех радовал мое сердце. У нас сотни фотографий: Дэниэл съезжает с горки на детской площадке, топает по лужам в новеньких резиновых сапожках, возит игрушечный поезд, Дэниэл цепляет на нос очки мистера Картофельная Голова, Дэниэл танцует. Он менялся постепенно, смутные симптомы мелькали и исчезали. Но вы не перестаете любить своего ребенка только потому, что он не говорит, отворачивается от гаража с блестящими машинками, который вы ему купили, или упорно отказывается с вами играть. Вы не перестаете его любить, даже если он не позволяет прикоснуться к себе, не говоря уж о том, чтобы вымыть ему голову, или день-деньской плачет безо всякой видимой причины. Нет, вы не перестаете его любить — вы вините в его неудачах только себя.

Стивен не желал говорить со мной о сыне. Рано уходил на работу, поздно возвращался и общался только с ноутбуком. Далекий, недоступный.

— От того, что ты делаешь, никому не легче, — не удержалась я от упрека. Я ничком растянулась на диване, носом в подушку, а Стивен, на другом конце комнаты, барабанил по клавишам ноутбука, отвечая на е-мейлы.

Он долго молчал. Потом сказал:

— Если ты знала, что у него проблемы, почему не обратилась за помощью?

— Ах, вот как? Выходит, я во всем виновата?

— Я только спросил, почему ты не обратилась к врачу. Раньше. Ты же знала.

Лучше бы и дальше молчал. Отправлял бы электронку в свой Гонконг или какого там черта он делает.