Деникин. Единая и неделимая

Добровольцам было не до аплодисментов. В город вносили гробы с телами погибших под Кизитиринкой юнкеров. Белая Армия понесла первые потери, большая часть которых пришлась на первый раз взявших в руки винтовки детей. Только в роте поручика Мезерницкого за несколько дней боев из 140 решивших доказать, «что они не мальчики», юнкеров в строю осталось 65. «Дедушка» должен был быть доволен.

«Вы знаете, какой бы я им поставил памятник? — говорил Алексеев после взятия Ростова. — Грубый гранит — громадная глыба, а наверху разоренное орлиное гнездо с мертвыми орлятами. И сделал бы надпись: «Орлята умерли, защищая родное гнездо, где же были орлы, донские казаки?» В проповеди после панихиды по погибшим архиерей, обращаясь к мертвым кадетам, сказал: «То, что вы здесь, указывает нам, что нужно делать. Нужно делать то, что делали вы, защищая Церковь и Родину. Объявлена война всему христианству. Вот первые мученики. Дети, простите нас и примите последний поклон от нас вы, отдавшие жизнь свою за Христа. Христос с вами!»

Юношеская кровь обильно окропила идею, придав белоснежным принципам зловещий кровавый отблеск.

БЕГ НА МЕСТЕ

Формирование Добровольческой армии в Ростове, куда она переехала 27 декабря, чтобы снять груз ответственности с Каледина за ее нахождение в Новочеркасске, шло ни шатко ни валко. Не помогли ни личный победный пример генерала Алексеева, ни концентрация на Дону всех знаковых фигур политики и армии, ни даже распространяемые здесь петроградские «ужастики».

К примеру, достоянием гласности стал приказ столичного Военно-революционного комитета, гласивший, что офицеры, которые «прямо и открыто» не присоединятся к революции, должны быть немедленно арестованы «как враги».

«Враги» поспешили покинуть непредсказуемый Питер, но отнюдь не спешили «записаться добровольцами». В декабре 1917 года в Ростове-на-Дону было зарегистрировано 17 тысяч офицеров. В пункты же формирования Добрармии являлись единицы.

Многие по объективным причинам: находились все еще на фронте, где велись переговоры о мире с немцами, были связаны семьями, имуществом, долгами, не могли пробиться через жесткие кордоны на дорогах. Многие по субъективным: устали от войны, не могли определиться, к какому берегу пристать, а большевики еще не до конца показали свое отношение к «бывшим», рассчитывали на выгодные должности у новых властей. Обещавший свою помощь в организации армии генерал Брусилов вскоре отказался сам и запретил ехать на Дон своим офицерам.

Однако подавляющее большинство просто выжидали и даже после взятия Ростова не верили в успех «Белого дела». Расчет генерала Алексеева на то, что в России 270 тысяч офицеров, и если хотя бы ю%из них запишутся добровольцами, то «Белое дело» ждет успех, становились весьма призрачными. По утверждению генерал-майора Бориса Штейфона, «после демобилизации 1917–1918 годов на Юге России проживало не менее 75 тысяч офицеров. Целая армия! 75~80 процентов этой массы было настроено, несомненно, жертвенно и патриотично, но мы не умели полностью использовать их настроения…» Зато большевики сумели.

Как писал Деникин: «Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатами — напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей — юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми офицерами, не поступавшими в армию. После взятия Ростова большевиками советский комендант Калюжный жаловался в Совете рабочих депутатов на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, «что они не были в Добровольческой армии»… Так же было и в Новочеркасске. Донское офицерство, насчитывающее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска уклонялось вовсе от борьбы: в донские партизанские отряды поступали десятки, в Добровольческую армию единицы, а все остальные, связанные кровно, имущественно, земельно с войском, не решались пойти против ясно выраженного настроения и желаний казачества».