Денис Давыдов

Мой друг, усатый воин,Вот рукопись твоя;Промедлил, правда, я,Но, право, я достоин,Чтоб ты меня простил!Я так завален былБездельными делами,Что дни вослед за днямиБежали на рысях,А я и знать не знаю,Что было в этих днях.Все кончив, посылаю

Тебе твою тетрадь;Сердитый лоб разгладьИ выговоров строгихНе шли ко мне, Денис!Терпеньем ополчисьДля чтенья рифм убогихВ журнале «Для немногих».В нем много пустоты;Но, друг, суди не строго:Ведь из немногих тыТаков, каких не много!Спи, ешь и объезжайТы коней быстроногих,

Как хочешь, — только знай,Что я, друг, как не многихЛюблю тебя. — Прощай!

Когда Пушкин на полученную у государя ссуду в 20 тысяч рублей издал свою «Историю Пугачевского бунта», он, хорошо зная, что ее с нетерпением ожидает Денис Давыдов, послал первый исторический труд уже признанному военному историку и поэту, сопроводив книгу красноречивым дружеским стихотворным признанием:

Тебе, певцу, тебе, герою!Не удалось мне за тобоюПри громе пушечном, в огнеСкакать на бешеном коне.Наездник смирного Пегаса,Носил я старого ПарнасаИз моды вышедший мундир:Но и на этой службе трудной,

И тут, о мой наездник чудный,Ты мой отец и командир.Вот мой Пугач: при первом взглядеОн виден — плут, казак прямой!В передовом твоем отрядеУрядник был бы он лихой.

«Это для меня грамота на бессмертие», — сказал растроганный Давыдов.

В начале 1836 года Денис Васильевич порешил устроить, как он выразился, «великий праздник для души» и съездить из верхней Мазы в Петербург, где давно уже не был.

Нашелся и подходящий, весьма серьезный повод: подросли старшие сыновья Василий и Николай и надобно было разведать о возможностях помещения их в столичные учебные заведения. Кроме того, были и кое-какие издательские дела и заботы. Ко всему этому Давыдову, конечно, очень хотелось повидаться с друзьями, по которым он в своем заснеженном степном захолустье истосковался всем сердцем.

После крещения он выехал на собственной тройке в Москву, а оттуда на почтовых по новому шоссированному тракту, строившемуся 17 лет и завершенному года два назад, — в Петербург.

Северную столицу Денис Васильевич нашел заметно раздавшейся вширь, похорошевшей и чрезвычайно многолюдной.

Невольно бросилось в глаза множество военных. Куда ни глянешь — повсюду султаны, кивера, эполеты. И впрямь «военная столица», как писал о Петербурге Пушкин.

Зоркий взор Давыдова отмечал и другие новшества.

В центре Дворцовой площади вздымался еще не виденный им Александровский столп, установленный здесь в 1834 году по проекту Огюста Монферрана и превышавший, как с восторгом писали газеты, римскую колонну Траяна и парижскую Вандомскую колонну. В зябкой вышине над этим внушительным сооружением кружился волглый снег и залеплял вознесенную в небо черную фигуру ангела с крестом и благопристойно-лукавым лицом покойного Александра I.

По Невскому проспекту тяжело двигались, скрипя полозьями, запряженные четверкой недавно пущенные омнибусы — огромные кареты, впереди которых восседал кучер, а сзади на особом сиденье кондуктор в форменном одеянии с блестящей трубой, по знаку которой производились остановки. Пассажиры же помещались как внутри кареты, так и на империале, то бишь на крыше, где тоже были установлены скамьи. Взирать на этот новый вид транспорта Денису Васильевичу было весьма непривычно...

Первым делом по приезде в столицу Давыдов направился к Вяземскому. Тот был рад несказанно. Сговорились вечером собраться у него по-домашнему, узким кругом.

Князь Петр Андреевич тут же со слугою послал записку Пушкину:

«Приезжай сегодня к нам, будет

Наш боец чернокудрявый

С белым локоном во лбу.

22 января 1836 года.

Середа».

Тем же манером был извещен и Жуковский.

Вечер выдался чудный.