Денискины рассказы

Он пел долго-долго, свистел горошком и тянул прямо в одну линию, и по всякому переливался, и всё больше худел, когда пел, словно таял, и всё это время, пока он пел, я пел вместе с ним, только про себя, изнутри. Я пел вместе с Лимончиком, и видел, какое счастливое и красное лицо у Семёнова, а у дедушки наоборот, гордое и ехидное. Это он задавался, что он один сумел заставить птицу петь. И когда Лимончик, наконец, замолчал и все захлопали, дедушка откинулся на спинку стула и сказал небрежно:

— Золотая медаль! Убирай, Семёнов! Перерыв.

И Семёнов снял Лимончика с кафедры и спрятал в чемодан. И было видно, что у него дрожат руки. А все вокруг встали и зашумели, и пошли курить.

И в эту минуту я подумал, что хорошо бы рассказать про все эти дела своим, и я, недолго думая, побежал на метро, а когда очутился дома, папа и мама уже ждали меня. Папа сказал:

— Рассказывай. Понравилось?

— Очень! — сказал я.

Мама испугалась:

— Что это за голос? Что с тобой? Почему ты сипишь?

Я сказал:

— Потому что я пел! Я сорвал голос и вот осип.

— Где это ты пел, Козловский? — воскликнул папа.

Я сказал:

— Я пел на конкурсе!

— Расскажи подробнее, — сказала мама.

— Я пел с канарейкой! — сказал я.

Папа прямо закатился:

— Воображаю, — сказал он, — какой был успех! На бис то вызывали?

— Не смейся, — просипел я, — я пел про себя.

— А! Тогда другое дело, — успокоился папа.

Мама положила мне руку на лоб:

— А как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — сказал я ещё более сипло и ни с того ни с сего добавил: — А Лимончик получил золотую медаль…

— Он заговаривается, — чуть не плача сказала мама.

— Просто он переполнен впечатлениями, — объяснил папа, — дай ему горячего молока. Мне действует на нервы этот сип…

…А ночью я долго не мог заснуть, я всё вспоминал этот необыкновенный день: наполненный чудесами павильон, и дедушку, и Семёнова, и Лимончика, и самое главное, перед моими глазами всё время летали маленькие и лёгкие снежки, белые амадины, они прямо вклеились мне в сердце, эти клюквенные клювики, я лежал, глядел в темноту и знал, что теперь уже никогда их не забуду.

Не смогу.

Пожар во флигеле, или Подвиг во льдах…

Мы с Мишкой так заигрались в хоккей, что совсем забыли, на каком мы находимся свете, и когда спросили одного проходящего дяденьку, который час, он нам сказал:

— Ровно два.

Мы с Мишкой прямо за голову схватились. Два часа! Каких-нибудь пять минут поиграли, а уже два часа! Ведь это же ужас! Мы же в школу опоздали! Я подхватил портфель и закричал:

— Бегом давай, Мишка!

И мы полетели, как молнии. Но очень скоро устали и пошли шагом.

Мишка сказал:

— Не торопись, теперь уже всё равно опоздали.

Я говорю:

— Ох, влетит… Родителей вызовут! Ведь без уважительной же причины.

Мишка говорит:

— Надо её придумать. А то на совет отряда пригласят. Давай выдумывай поскорее!

Я говорю:

— Давай скажем, что у нас зубы заболели и что мы ходили их вырывать.

Но Мишка только фыркнул:

— У обоих сразу заболели, да? Хором, заболели!.. Нет, так не бывает. И потом: если мы их рвали, то где же дырки?

Я говорю:

— Что же делать? Прямо не знаю… Ой, вызовут на совет и родителей пригласят!.. Слушай, знаешь что? Надо придумать что-нибудь интересное и храброе, чтобы нас ещё и похвалили за опоздание, понял?

Мишка говорит:

— Это как?

А я:

— Ну, например, выдумаем, что где-нибудь был пожар, а мы как будто ребёнка из этого пожара вытащили, понял?

Мишка обрадовался:

— Ага, понял! Можно про пожар выдумать, а то ещё лучше сказать, как будто лёд на пруду проломился, и ребёнок этот — бух!.. В воду упал! А мы его вытащили… Тоже красиво!

— Ну да, — говорю я, — правильно! Но пожар всё-таки лучше!

— Ну нет, — говорит Мишка, — именно что лопнувший пруд интереснее!

И мы с ним ещё немножко поспорили, что интересней и храбрей, и не доспорили, а уже пришли к школе. А в раздевалке наша гардеробщица тётя Паша вдруг говорит:

— Ты где это так оборвался, Мишка? У тебя весь воротник без пуговиц. Нельзя таким чучелом в класс являться. Всё равно уж ты опоздал, давай хоть пуговицы-то пришью! Вон у меня их целая коробка. А ты, Дениска, иди в класс, нечего тебе тут торчать!

Я сказал Мишке:

— Ты поскорее тут шевелись, а то мне одному, что ли, отдуваться?

Но тётя Паша шуганула меня.

— Иди, иди, а он за тобой! Марш!

И вот я тихонько приоткрыл дверь нашего класса, просунул голову, и вижу весь класс, и слышу, как Раиса Ивановна диктует по книжке:

«Птенцы пестчат…»

А у доски стоит Валерка и выписывает корявыми буквами:

«Пценцы пестчат…»

Я не выдержал и рассмеялся, а Раиса Ивановна подняла глаза и увидела меня. Я сразу сказал:

— Можно войти, Раиса Иванна?

— Ах, это ты, Дениска, — сказала Раиса Ивановна. — Что ж, входи! Интересно, где это ты пропадал?

Я вошёл в класс и остановился у шкафа. Раиса Ивановна вгляделась в меня и прямо ахнула:

— Что у тебя за вид? Где это ты так извалялся? А? Отвечай толком!

А я ещё ничего не придумал и не могу толком отвечать, а так, говорю что попало, всё подряд, только чтобы время протянуть: