Депутатский запрос

В Усть-Дёрже времени на размышления у меня было с избытком. Надо мною не висело редакционное задание, никто не задавал мне темы и размеры, был я волен думать над всем, во что упирается мой взор. И думать, как выражаются газетчики, без расчета на проходимость, то есть не ставя себе вопроса: напечатают или не напечатают? Этот вопрос еще называют «внутренним редактором». Его по-всякому объясняют газетчики, но я думаю, что это — не что иное, как стереотип мышления. Стереотип складывается под влиянием людей и обстоятельств. Складывается не вдруг, не так, что вот пришел в газету — и на другой день в тебя уже вошел твой «внутренний редактор» и засел там навсегда. В каждой редакции своя атмосфера, свой стиль, свои представления, как и о чем писать. Никогда не бывает так, чтобы новый работник сразу и все понял, но нечто общее — дух газеты — он обязан воспринять, иначе «пойдет не в ногу» и долго в строю не продержится. Опытные газетчики, развернув любую газету, умели сразу определить ее дух, и, когда им приходилось писать для того или иного издания, они, как говорится, всегда попадали в яблочко: их материалы шли с ходу. А молодые, особенно претендующие на свой стиль, долго слали «за молоком» — их не печатали. В конце концов все эти редакционные тонкости постигаешь, и наступает момент, когда, садясь за стол, чувствуешь, как за твоей спиной незримо встает кто-то, одергивающий тебя всякий раз, как только тебе захотелось выбраться из стереотипа. Считай, что ты попал в колею…

Однажды я себе сказал: забудь, что ты пишешь для печати. Сядь и пиши просто так, для себя, должен же ты когда-нибудь осмыслить виденное. Видел-то своими глазами, не чьими-нибудь, вот и осмысли теперь своим умом. Думаете, так просто было сделать? Садился, брал перо, а тот, невидимый, сзади, тут как тут и диктует знакомую фразу. Вот, оказывается, в чем его сила — в первой фразе! Взял готовую — попал в колею, и она тебя повела, все, что в голове, непременно выстроится вдоль колеи, не выскочит, не свернет с наезженного. В общем, не писание, а шоферская езда.

Первая фраза, своя, не заемная, давалась мучительно. Она требовала настроения. Не просто рабочего, когда голова полна фактами и мыслями и тебя тянет к столу, а особого душевного состояния, когда тебя переполняет какое-то чувство: боль, радость, печаль, горечь… В газете-то редко даешь чувству вырваться, а когда «для себя», можно и позволить — пусть выльется. Однажды оно и вылилось — грусть и восхищение родной моей землей: «Ну что это за земля: ни гор высоких, ни степей раздольных! Кусты, перелески да бесчисленные речки, озера и — холмы, холмы… А я люблю эту землю. Неброскую березовую страну. Тихую мою родину. Я люблю на ней все: грустные околицы деревень, грязные большаки и звенящие при первом морозе тропинки, серое чернолесье с багряным листом и затяжные дожди, голубые озерные дали и нивы-рушники. Я люблю ее людей, трудолюбивых, радушных, отважных…» И пошли тогда перед мысленным взором один за другим трактористы, доярки, председатели, солдатки, седые ветераны, мальчишки, и ожили во мне их думы, заботы и печали, и стало тесно в груди, надо было излить, выложить, снять с себя этот груз, потому что он, хоть и давит на меня, не мой, он принадлежит всем, и пусть каждый возьмет частицу его в свою душу…

Так и родились очерки, которые составят потом книжку «Я люблю эту землю» и с которых началось мое освобождение от «внутреннего редактора», приобретенного за два десятилетия газетной работы. Началось… А длилось, увы, не один год.

Теперь меня спрашивают: как писатель ты начался там, в Усть-Дёрже? Я говорю: не знаю. Рассказываю о преодолении «внутреннего редактора». Мне говорят: это и есть переход в новое качество. Возможно, и так. Но думается мне, не совсем так. Освобождение от стереотипа есть следствие, потребность, вызванная какой-то причиной. Причиной была мысль. Размышления. Проба осмыслить виденное. А мысли рождала, мысли направляла идея. Если нет веры, то и отстаивать нечего, сколько ни размышляй — все будет шелуха. Писательство — это борьба за идею, как и журналистика, только оружием более сложным, обращенным не столько к разуму, сколько к чувству. В этом смысле, то есть в смене оружия, может быть, и так: как писатель начался я в Усть-Дёрже. А если в смысле веры — то задолго до того. Не очень вразумительно? Ну да, конечно, писательство — это словотворчество, идейным бойцом ты можешь быть на любом, как говорится, рабочем месте и тем не менее не стать писателем. Ну а безыдейное словотворчество — это писательство? Нет, я не могу согласиться, что писателем можно считать каждого, кто научился «литературному письму».