Деревенские адвокаты

Возле Ак-якуповской дороги на опушке леса, пустив лошаденку на собственный ее неторопливый лад, Нурислам боронил свой надел. Вконец изленился вороной, каждый шаг словно аршином отмеривает. Под стать мерину и хозяин. Лыковые вожжи держит на весу, порою и вздремнет на ходу, но споткнется об отвал, вздрогнет и откроет глаза. День знойный. И не то чтобы печет, но так изнуряет, словно вываривает. Давно уже не было дождей. И вяло подпрыгивающая деревянная борона вздымает клубы пыли. Пыль эта забивает глаза, маревом застит сознание. К тому же и ночи теперь короткие, короче некуда. Оперившийся уже Нурислам начал к девушкам приглядываться, с вечерних игрищ приходит только на рассвете. (Оттого лишь, что в мире смута, молодежь игры свои, гулянки не оставляет.)

Однако, если бы на улице Кузнечиков не жила пухленькая, пригоженькая, тихонькая девушка по имени Баллыбанат, если бы из глаз ее не лилось сияние, с алых губ не сыпались розы, а на двух щечках не перемигивались крошечные веснушки, может, джигит ночных снов себя и не лишал бы. Покуда они и словом еще не перемолвились, рукой руки не коснулись. Но уже доподлинно известно: в этом мире их теперь двое. А в эту пору на миг хоть увидеть, на мгновение показаться - всей жизни стоит.

У ленивой этой лошаденки есть и свои достоинства. Оводы, слепни, мошка безглазая облепили мерина, истязают люто, он же и хвостом не махнет. Как взял, так и идет, в сторону не оступится, с шага не собьется. Будь какая лошадь поблагородней, взбесилась бы от этаких мук.

Вдруг впереди Нурислама шагах в пяти села на отвал небольшая темнокрылая птичка с белой грудкой. У нас ее трясогузкой называют. Ужас какая верткая. От головы до кончика хвоста - вся трясется, дергается, дрожит. Лапки, кого-точки - что суровая нить, не толще того. Но вздумает трясогузка прыгнуть - стрельнет далеко. Нурислам уже подошел к ней вплотную - она все сидела и ждала, смотрела на человека блестящими, с просяное зернышко, глазами. Нурислам руку протянул - отпорхнула и села шагах в трех, опять подождала. Опять руку протянул - опять она без страха, без по-лоха отлетела на те же три шага. И так - несколько раз. Маленькая птичка с храбрым сердечком сначала стряхнула с Нурислама дрему, подняла настроение, но затем понемногу нагнала тревогу, потом - и легкую жуть. С детства верил джигит всякому волшебству, порою и собственные вымыслы с правдой путал. "А вдруг и не трясогузка это вовсе? А вдруг это чья-то душа? Может, она мне весть какую-то принесла? Вот какую только - добрую, худую? Нет, не вестница это, а колдунья, злая душа, что в тело красивой птицы вошла. Затем и обратилась, чтобы околдовать меня. Взять и околдовать..." Отвел в испуге глаза, сказал заклятье. Но смотрит: опять сидит трясогузка, опять ждет. Остановился бы сам - покажет, что струсил, прогнал бы птичку - мести ее боится. Нурислам хорошо знает: ни трусить, ни пятиться перед колдовской силой нельзя. Попятился - считай, все, пропал. Не отступил парень, но все же натянул вожжи, остановил лошадь. Вот так и стоят они, джигит и трясогузка, друг на друга смотрят. Но взгляд птички-невелички исполнен веры, надежды, святости. И всем видом своим, жестами, повадками напоминает кого-то знакомого, человека очень близкого. Все знакомое, все! Кто же это? Вот-вот заговорит, вот сейчас. Ба-а, да ведь это друг его Курбангали! "Курбангали!" - вскрикнул он. Птичка вспорхнула и улетела. А у джигита на душе осталась смута. Но вскоре рассеялась и она. Злая сила, сколько бы ни старалась, на Курбангали так походить не сможет, доброе ей не под силу. "Но-о, давай, ло-шадушка, еще немножко, хоть на обед себе наработаем!" крикнул парень, погоняя воронка.

Хоть и забегая вперед, скажу. Через много лет Нурислам рассказывал, что вестница-трясогузка и донесла ему о скором возвращении серого жеребца. Кулушевцы слушали и всем миром верили. Хотя той трясогузки они не видели, но Враля-то самого видят, слова его слышат. О том же, что птичка-невеличка была с Курбангали схожа, как две горошины, Враль не сказал. Тогда бы в пустую потеху все обратили. Вот чего боялся.