Деревянная грамота

Данила вышел на крыльцо и сказал «Ф-ф-у-у-у!..» Потом глубоко вздохнул. Холодный воздух окончательно прояснил мысли и чувства. Кроме того сделалось на душе радостно, хотя поводов вроде и не было. Данила стремительно зашагал по вытоптанной стежке, обогнул угол, Снегу на огороде навалило — выше колена. Данила, высоко задирая ноги, побрел к указанной дыре, обернулся на свои следы и с удивлением отметил, что косолапит почти как Семейка.

Оказывается, прав был Богдаш, подметивший однажды невольное Данилино подражанье старшему товарищу в движениях и в мягкой беззвучной походке…

Протиснувшись в дыру, Данила подождал собачьего лая, но кобель молчал. Тогда парень пошел наугад и у пристроенного к задней стенке подклета сарая столкнулся с хозяйкой, выносящей пустую бадейку. Судя по запаху, там держали поросят. Хозяйка домой не позвала, а обещала прислать Третьяка сюда, на двор. Ожидая его, Данила встал под навес крылечка, чтобы не превратиться в сугроб.

Третьяк вышел к нему, приветственно раскинув руки.

— Гляди ты, сыскал!

Данила объяснил, в чем дело. Пожилой скоморох посмотрел на него внимательно. Может, и догадался, что не самому Даниле его блудный сотоварищ понадобился, а — велено сыскать. Может, и правду сказал, что Томила после той беседы на Красной площади появлялся ненадолго, да и сгинул опять. Понимая, что скоморохи друг за дружку держатся и между собой могут хоть в бороды вцепляться, а никому чужому своего не выдадут, Данила решил хоть про медведей узнать — точно ли привели, да где их держат, да можно ли поглядеть.

Оказалось — живут мохнатые получше иного москвича. Москвич-то порой утром просыпается на печи — а у него усы с бородой в инее. А косолапому так нельзя…

— С горбатыми у нас особая забота, — объяснил Третьяк. — Коли мы хотим, чтобы они нам всю Масленицу отслужили и никого не подрали, их заранее будить надобно. Они же с осени спать завалиться норовят!

— И что же — петуха им к уху подносите? — удивился Данила. О медведях, да и вообще о всякой живности, исключая коней, он знал мало.

— Можно и петуха, — согласился Третьяк, подивившись такому невежеству. Коли тебе его не жалко. Но мы их, горемычных, иначе будим. Они спать залегают, когда холодно делается. Как заморозки — там, считай, горбатого у тебя и нет. И мы их приводим в клети и овины, сговариваемся с хозяевами, и там они спят до Сретенья Господня, а то и подольше, это уж как в том году Масленица начнется. Потом же мы начинаем там печь топить, греть помещение. Горбатый и решит, что весна настала, и проснется! Потом с ним морока — ему поваляться надо, порычать — пробку выгнать.

По круглым Данилиным глазам Третьяк понял, что опять требуется объяснение.

— В гузне у него лайно спекается, надобно избавиться. У тебя что, запора никогда не случалось? Ну, а у него — каждую весну такое, несколько дней мается. А как выгонит пробку — тут мы и ведем его потихоньку в Москву, заранее сговариваемся, где ночевать по дороге будем. Ночевать-то непременно в тепле надобно! Вот привели мы своих горбатеньких, спрятали их до поры на Неглинке…

— Мне бы поглядеть…

— Ну, пойдем, покажу.

Третьяк повел Данилу огородами через два двора, к третьему, где в подклете приютили горбатеньких.

— Вот и ладно, — говорил по пути. — Я сам со вчерашнего дня их не видел. А ведь коли не проверишь — молодые непременно чего-нибудь начудят.

— Это ты про Филатку с Лучкой?

— Про них, про голубчиков. Сейчас ты их, родненьких и увидишь.

Данила улыбнулся. Эти скоморохи были его ровесниками, с ними бы он как раз охотно встретился на равных, ведь как раз общества равных себе и не имел на Аргамачьих конюшнях. Дружок Ваня Анофриев разве что, так ведь и тот уже куда выше званием, потому что — женатый человек…

Двор, где временно поселили медведей, был самый обыкновенный московский с жильем на высоком подклете, с крытым крыльцом, с непременными двумя сараями (хлева Данила не приметил, наверно, был где-то сзади), с банькой и летней кухней на краю огорода. И стоял он по-московски вольготно — даже люди небогатые ставили домишки свои не впритык, а имели довольно места и для двора, и для садовых деревьев, и для грядок.

Навстречу Даниле с Третьяком выскочил Филатка.

— Дядька Третьяк! А я к вам бегу! — не поздоровавшись, выкрикнул он.

И точно, что бежал — тулупчик даже, не вдев рук в рукава, у шеи придерживал.

— Ну, что еще стряслось? — сходу напустился на него старый скоморох. Оставь вас на полдня — непременно напроказите!

— Томила приходил! — чуть не плача, сообщил Филатка. — Лучку сманил к себе в накрачеи! Я просыпаюсь — а он уж и мешок увязал! Я — обуваться, а его и след простыл!

— Разминулись?! — кляня себя за пререкания с Тимофеем и Семейкой, воскликнул Данила. Ведь мог же застать подозрительного скомороха, мог — и проворонил!

— А ты кто таков? — Филатка чуть ли не прыжком повернулся и приоткрыл от удивления рот. — Данила?!.