Деревянное яблоко свободы

– Стало быть, вы не желаете назвать ваше имя, фамилию, звание и род занятий? – Следователь занес над блокнотом остро отточенный карандаш.

– Не желаю.

– Так, хорошо. – И карандаш повторил в блокноте этот ответ: «Не желаю». – Что вы можете сказать о личности убитого?

– Оставьте меня в покое.

– Вы напрасно отказываетесь давать показания, – проскрипел сухопарый. – Приговор суда, который вам предстоит, будет во многом зависеть от вашего теперешнего поведения.

Она подняла на товарища прокурора темные глаза и усмехнулась. «Где-то раньше я видел эту еврейку, – подумал Рейнгольд. – Где-то я ее видел».

Из второй комнаты вышел Зезюкин, держа в руках черный бумажник.

– Что нашел? – спросил Рейнгольд.

– Документы, ваше благородие.

– Дайте сюда! – быстро сказал сухопарый.

Он вытащил из бумажника паспорт и стал рассматривать. Рейнгольд заглянул в паспорт через плечо сухопарого. С другой руки подошел следователь.

– Навроцкий… Коллежский асессор, – прочел вслух товарищ прокурора. И повернулся к хозяйке квартиры. – Вот видите. А вы запирались.

– Дозвольте поглядеть, господин прокурор. – Рейнгольд взял паспорт и поднес ближе к свету. – Фальшивый документ. Хотя работа неплохая.

И тут же вспомнил. Четыре года назад, состоя в конвое при подсудимых на «процессе 50-ти», он видел эту женщину на скамье подсудимых. «Постарела», – подумал он, разглядывая хозяйку. Но фамилию ее он так и не вспомнил, узнал потом из печати: Геся Мироновна Гельфман. Застрелившимся, как выяснилось впоследствии, оказался скрывавшийся под фамилией Навроцкого агент Исполнительного комитета второй степени доверия Николай Алексеевич Саблин.

3 марта около двух часов дня на квартире у Вознесенского моста кроме ее хозяев Веры и Исаева собрались Тихомиров, Ланганс, Перовская, Якимова, Суханов и Грачевский. Обсуждали, стоит ли обращаться к новому императору.

Пришел Кибальчич. Не будучи членом Исполнительного комитета, он не имел права сюда приходить, но никто его в этом не упрекнул.

– Только что я был на Тележной и чуть не попался, – сказал Кибальчич с порога. – Квартира взята полицией. Геся арестована, Саблин застрелился. Тимофей Михайлов пришел и попал в засаду, тоже арестован.

– Господи! – вырвалось у Перовской. Она обхватила руками голову.

– Кроме того, – продолжал Кибальчич, – есть сведения, что Андрей потребовал приобщения его к делу Рысакова.

Все молчали, думая об одном и том же.

– Зачем он это сделал? – нарушила молчание Вера.

– Это было необходимо, – с трудом сказала Перовская. – Процесс против одного Рысакова вышел бы слишком бледным.

Ее измученное лицо было белым как мел. Желябов для всех значил много, но для нее больше, чем для всех.

– Да, – она с трудом вышла из оцепенения. – Но как открыли квартиру на Тележной?

– Кто-то выдает, – сказала Якимова. Закуривая папироску, она нервно ломала спички.

– Дворник всегда был против того, чтобы привлекать к делу слишком юных и неокрепших духом, – сказал Тихомиров с намеком.

Все посмотрели на Тихомирова, на его рукав, перехваченный траурной лентой.

– Я думаю, ты ошибаешься, если имеешь в виду Рысакова, – сказала Перовская. – То, что он сделал позавчера, отводит от него подозрения.

– Скоро все узнаем, – уклончиво сказал Тихомиров. – Но некоторые квартиры надо бы очистить, и как можно скорее. И в первую очередь это касается магазина сыров.

– Рысаков в магазине никогда не был, – сказала Якимова.

– Не был, но это еще не значит, что он о нем не слыхал, – неожиданно поддержал Тихомирова Грачевский.

– Магазин ликвидировать нельзя, – сказала молчавшая до сих пор Вера. – Мы ничего не знаем о наследнике. А вдруг он тоже любит разводы?

– Вдруг, вдруг! – разозлился Тихомиров. – Мы свое сделали. Хватит бессмысленных жертв.

– Это трусость! – вспылила Вера.

Сказанное слово прозвучало как пощечина. Тихомиров побледнел.

– Ты не смеешь так говорить, – сказал он с трудом.

Вера смутилась. Тихомиров был старый товарищ. За ним было десять лет революционного стажа, из них четыре года тюрьмы.

– Ладно, – сказала она отворачиваясь. – Беру свои слова обратно. Но магазин бросать нельзя.

– Нет, Верочка, – мягко возразила Перовская. – Шансы на удачу ничтожны, а риск слишком велик. Баска, – повернулась она к Якимовой, – немедленно смени в магазине Богдановича, пусть уезжает с первым же поездом. Ты уйдешь после закрытия магазина. Оставишь полиции записку, чтобы во избежание ненужных жертв не взорвали ненароком мину. По-моему, так будет правильно?

Роль, которую Перовская исполнила 1 марта, сделала ее авторитет непререкаемым. Большинство согласились с Перовской. Вера подчинилась. Стали по одному расходиться. Перовская, уходя, задержалась в коридоре.

– Верочка, если ты не возражаешь, я приду к тебе сегодня ночевать.

– Соня! – обиженно вскинулась Вера. – Как ты можешь об этом спрашивать?

– Я спрашиваю потому, – она вымученно улыбнулась, – что, если меня найдут здесь, тебя повесят.

– Сонечка, милая, – обняла ее Вера. – У меня под подушкой всегда лежит револьвер. Если придет полиция, с тобой или без тебя я буду стрелять.

Глава 20