Деревянное море

Как только она ушла, я неторопливо обогнул стойку. Прижавшись к стене, вынул свою «беретту», снял с предохранителя. Опустив руку с пистолетом вниз, я тихо скользнул к компьютерному залу. Подобрался к двери и хотел было осторожно заглянуть внутрь через стекло. Но тут без всякого предупреждения мою голову пронзила невероятная, неправдоподобная боль. Я как стоял, прижавшись спиной к стене, так и сполз на пол. Если бы я не опирался о стену, то рухнул бы лицом вниз. Тело мне не повиновалось.

Я решил, что меня подстрелили. Потом наступил какой-то провал, потому что в этом тесном пространстве не было места ни для чего, кроме боли. Дыхание замерло у меня в горле. Я ничего не видел. Никакая агония не могла быть хуже этого, ничто на свете. Ужаснее всего было то, что я оставался в сознании – ни обморока, ни физической передышки. Со стороны меня, наверно, можно было принять за пьянчужку, сидящего в отключке на полу. Это было похоже на подземный ядерный взрыв. Когда бомба взрывается, единственным видимым свидетельством этого является проседание земли к многомегатонному аду в ее чреве на глубине в полмили.

Не знаю, сколько это длилось – пять секунд, минуту. Не знаю, как я остался в живых. Когда это кончилось, я был одурманен. Так, кажется, это называется?

Одурманенный, парализованный, с мозгами, которые уже никогда не будут работать, как раньше. Да и странно было бы, останься они после этого прежними.

Сидя на полу возле входа в компьютерный зал, я смотрел невидящим взглядом на большую черно-белую фотографию Эрнеста Хемингуэя, висевшую на противоположной стене. Рядом с ней – портрет Фитцджеральда, дальше шли Фолкнер, Эмерсон и Торо. Лица их я узнал, но их имена извлекал из-под обломков памяти целую вечность. Чтобы быть уверенным, что это на самом деле Хемингуэй, я произнес его имя. Прозвучало правильно, хотя звуки из моего рта выходили медленно, будто это слово состояло из тянучки.

Ладонями я ощущал холодную поверхность пола, спиной – твердую стену. Я больше ничему не мог доверять в себе, ни на что не мог положиться. Первым, о чем я подумал, когда снова обрел способность соображать, была опухоль мозга, сразу завладевшая всем моим существом. Хотя Барри и сказал, что, прежде чем она меня убьет, у меня будет несколько дней отсрочки, случившееся говорило: он ошибался – похоже, у меня и дня не осталось.

Я попытался восстановить нормальный ритм дыхания, но это было невозможно. Дыхание оставалось коротким, частым и прерывистым, как у маленького зверька, загнанного в угол. Я пытался заставить себя дышать медленно и глубоко, но ничего из этого не получалось. Взгляд мой переместился с противоположной стены на пол, потом на мою руку. Она по-прежнему сжимала пистолет, но я долго не мог взять в толк, что ж это такое за штука.

Из компьютерного зала донесся детский смех. Это здорово подействовало на мои мозги – они начали шевелиться. Я вспомнил, почему я здесь: Флоон – задержать его, дочь Мейв – спаси ее. Ну-ка, вставай.

«Вставай, кукин сын».– Эта оговорка невольно вызвала у меня улыбку. Ну и дела – я теперь даже не мог правильно выговорить одно из своих любимых выражений. Я повторил попытку, на сей раз медленней: «Сукин сын». Славно. А теперь пора и на ноги встать. Я попытался это сделать. Изо всех сил старался оторвать себя от пола, но ничего не выходило: я стал ужасно, невозможно тяжелым. Сила тяжести удвоилась, утроилась. Мне, пожалуй, никогда ее не преодолеть.

На жуткую долю секунды в голове опять вспыхнул пожар – боль пронзила мозг, словно танец зарницы на огромном пространстве ночного августовского неба. Но этим все и кончилось – короткая вспышка, дыхание замерло на мгновение, а потом все прошло. Все прошло.

А потом я опять заговорил сам с собой, но это уже был не мой голос:

– А ну, сукин сын, хер моржовый, вставай, тебе говорят! – Я это сказал или кто-то другой, но любимое мое выражение на сей раз было произнесено идеально.

– Не могу. Сил нет, – совершенно спокойно, без всякой жалости к себе сказал я.

– Ты не можешь, зато я могу. Так что давай,– раздался из меня голос Джи-Джи.

Я спросил:

– Ты где? – И стал ждать ответа. Он ответил:

– Я всюду, где я тебе нужен. Ну-ка, вставай!

Я решил, что, пока я пытаюсь встать на ноги, лучше оставить пистолет на полу. Положил я его осторожно, чтобы не наделать шума. Черный пистолет на желтом линолеуме. Терпеть не могу желтый цвет.

– Забудь ты про этот желтый цвет! Соберись. Ты должен собраться, иначе у тебя ничего не получится.

– Ладно.

Я облизнул губы и стал собираться с силами, чтобы подняться наконец с пола. Поначалу у меня получалось медленно. Но, приподнимаясь, я вдруг почувствовал, как мои руки налились силой и энергией. Правда, только руки – больше ничего. Казалось, они принадлежат не мне, а кому-то другому, молодому и сильному. Может быть, семнадцатилетнему…

– Так это ты встаешь, а не я, да, Джи-Джи?

– Да нет, это ты сам. Нашел время философствовать обо мне. Вставай ты, жопа такая, и делай дело. – В голосе его слышалась злость, словно моя беспомощность была ему как серпом по яйцам.