Деревянное солнышко

Они понеслись с визгом. А хозяин, проходя мимо сада, увидел на коре старой яблони такие глубокие раны, что сердце его сжалось. Он понял, что Сашка с Алешкой били по стволу той же лопатой, и убрал, проклятую, подальше в сарай. Потом потрогал рукой дерево, покачивая головой и не торопясь в дом, куда веселыми медвежатами убежали близнецы. Подышав волей, побрел к себе.

Вика уже сидела за чаем. Сашка с Алешкой, расправившись с картошкой, грызли яблоки и пихали друг друга под столом ногами. По всему было видно, что это здоровые, резвые дети, с хорошим аппетитом. Глядя на них, Павлуня еще раз от всего сердца посочувствовал и толстому Модесту с его бакенбардами, и тощему Ивану с его умными речами.

— А ты чего же? — равнодушно спросила Вика, отодвигая чашку и отдуваясь. — Чай вон остался.

Павлуня засмущался:

— Ничего, я потом, после...

Не мог же он позволить себе жевать при даме!

— Ну, как знаешь.

Сытая Вика заняла свой пост у окна, голодный Павлуня вышел во двор. Он отыскал молоток, гвозди и, приставив лестницу, полез на крышу сарая. Здесь, высоко над миром, было тихо и морозно. Плыли облака. Сашка с Алешкой сидели в доме.

Павлуня стал деловито тюкать молотком по крыше. Занятый работой, он не заметил, как на улице появился Модест. Супруг шествовал по самой середке совхоза, а за ним следили десятки глаз.

Только услышав визг младших Петровых, Павлуня посмотрел вниз. Там Сашка с Алешкой валялись в сугробе, болтая ногами. А на крыльце такой королевой стояла Вика, что хозяин от восторга едва не погремел с крыши. Она была в шубке и шапочке, причесанная, умытая, с блестевшими глазами.

— Ого, — промолвил парень, упуская молоток. Он с грохотом проехался по железу.

Красавица подняла глаза.

— А-а, вон он где! Ребята, лупи его!

— Лупи! — закричали близнецы. Урча от удовольствия, они стали хватать снежные комья да ледышки и бросать их в Павлуню.

Сама Вика тоже пустила в него снежком. При этом она так громко хохотала и так лукаво поглядывала, что парень, прикрываясь рукавицей, покраснел.

Модест, не взглянув, не повернув кудлатой головы, чинно проследовал мимо. Вика оборвала смех. Сощурясь, глядела вслед супругу.

— Крикнуть? — сочувственно спросил сверху Павлуня.

— Пошел к черту, дурак!

Она ушла в дом, сердито скрипя снегом.

Хозяин спустился с крыши. У калитки стоял Женька.

— Живой?

— Живой пока, — вздохнул Павлуня. — А вон Модест пошел...

Женька увидел непокрытую голову и без лишних слов кинулся за Модестом. Павлуня, помедлив, побрел следом.

Когда он подоспел, Женька и Модест стояли друг против друга, сунув руки в карманы и набычившись.

— Когда своих заберешь? — требовательно спрашивал Лешачихин сын.

А Модест, тряхнув баками, твердо отвечал:

— Никогда!

— Во как! А куда ж Пашка их денет?

— А куда хочет! Хватит! Замучила! Я ведь тоже. Человек!

Услыхав знакомую, крупно рубленую речь, Павлуня внимательно посмотрел на супруга. Тот осунулся, почернел, бакенбарды его измочалились.

— Ничего, — сказал Алексеич Модесту. — Все как-нибудь... Бывает всякое...

Модест пошел прочь.

Женька хотел что-то крикнуть вслед ему и открыл уже рот, но Павлуня увидел соседку Груню, как на крыльях летевшую к ним.

— Не надо! Пойдем! — сказал он Женьке быстро, как только мог. И зашагал первый, не оборачиваясь.

Женька, возмущенно бормоча что-то, припустился за ним. Горячо стал он убеждать товарища «выгнать эту выдру обратно к Моде», а Павлуня молчал, смотрел под ноги и размышлял длинно: «Выгнать... Как это? Кошку не выгонишь, собаку жалко, а тут — человек...»

— Нет! — сказал он с твердостью. — Я ее не обижу.

Вытаращив глаза, Женька врастяжку простонал:

— Ой, мама! Держите меня! Он в нее влопался!

Павлуня пожал плечами.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Поздно вечером Павлуня отправился в поход. Он прошагал мимо клуба и музыкальной школы, миновал последние дома, ступил на поле. Пробороздив его прямиком, вошел в совхозную теплицу.

На поле лежал снег, свистел над ним ветер, а в теплице было тихо, по-весеннему пахло распаренной землей и травой.

Тень ворохнулась в углу.

— Кто?

— Я, — ответил Павлуня. — Мне бы, дядя Силантий, гвоздичек. Парочку.

— А троечку тебе не надобно? — Сторож, вытягивая шею, приблизился шагов на пять. — Это ты, Пашка? — признал он. — Зачем тебе и вдруг цветы?

— Нужно, — сказал парень, оглядывая теплицу. — Мне бы белую и красную.

— Иди завтра в бухгалтерию, выписывай счет, плати деньги, как все люди... — начал было сторож скрипуче.

Но Павлуня с укором перебил его:

— Завтра поздно будет! Завтра я выпишу, а цветы сейчас, а?

Дед почесал затылок.

— Дата, что ли?

Павлуня кивнул. Сторож, кряхтя, доверил ему ружьецо, велел стоять тут и никого не пускать, а сам направился куда-то в угол теплицы, в заросли. Вернулся оттуда не скоро, торжественно протянул четыре гвоздички — две белые и две красные. Сам стоял в сторонке, любуясь цветами и Павлуниной радостью.

— Давай, что ли, в газетку заверну, чтоб не замерзли.

Дед старательно закутал тонкие, но такие живые, упругие стебли. Потом Павлуня долго упрятывал цветы под ватник, к самому животу, а упрятав, сказал с чувством:

— Спасибо, дядя Силантий!