Деревянные актёры

– Ничего я не знаю! – кричал Мариано. – Никакого мальчишки тут нет! А за сцену я тебя не пущу! Пошла прочь, старая карга!

– Да тут же он, знаю, что тут! – кричал хорошо знакомый мне голос. – Говорю тебе, Барбара сама видела, как они оба сюда вошли! Пускай она со своим мальчишкой как хочет расправляется, а уж я-то заберу Джузеппе! Он на меня в приходской книге записан. Давай его сюда, разбойник!

Я обмер и чуть не свалился с тропы. Тётка Теренция проталкивалась мимо Мариано, красная, разъяренная, задыхающаяся от злости. Позади неё толпились любопытные, привлеченные криком. Она меня увидела, и я понял, что пропал…

– Да вон же он стоит, пакостный щенок! – взвизгнула она и кинулась ко мне. Я хотел соскочить с тропы, но было уже поздно. Она стащила меня за шиворот.

– Поди-ка, поди-ка сюда, Джузеппе! Я тебя кормила, я тебя одевала, а ты как меня отблагодарил? Ах ты подлец, подлец!

Она ударила меня по щеке так, что я еле устоял на ногах. Пьетро захохотал. Тётка Теренция потащила меня к двери. Всё завертелось у меня в глазах.

Вдруг дядя Джузеппе преградил нам путь.

– Постой, куда ты его тащишь, женщина? – строго спросил он. – Джузеппе служит у его сиятельства графа Гоцци, – он указал на сгорбленную фигуру в углу, – и он нам нужен сейчас. Приходи завтра в дом графа – он заплатит тебе его жалованье, и ты заберёшь мальчишку домой. А теперь – ступай!

Тётка Теренция попятилась и выпустила меня из рук. Синьор Гоцци поднялся с ящика и подошёл к нам.

– Что такое? Что ещё случилось? – рассеянно спрашивал он, морщась, как от боли. – Да, да, тётушка, я завтра заплачу, всем заплачу. Я один виноват во всём!

– Уходи! – сказал дядя Джузеппе, толкая тётку Теренцию к выходу. – Мальчишка нам нужен до конца представления.

Тётка Теренция ушла, бормоча что-то себе под нос. Мариано захлопнул за ней дверь и крикнул:

– На тропу!

И опять мы должны были стоять на тропе, дергать нитки и громко говорить, что полагалось! Я до сих пор удивляюсь, как мы не запутали нитки, когда голубка летала по кухне, а Труффальдин гонялся за ней вприпрыжку. И как мы не забыли, что нужно было петь и говорить! Ведь у нас головы шли кругом!

Я не помню, как кончилось представление и как мы пришли в дом Гоцци. Я очнулся, сидя на полу в большой полутёмной комнате. На столе горела свеча, возле неё сидели синьор Гоцци и дядя Джузеппе, но я едва видел их сквозь слёзы. На душе у меня было невыносимо тяжело. Я не хотел возвращаться к тётке Теренции. Я хотел вырезывать кукол и представлять с ними чудесные сказки в кукольном балагане. Сердце у меня разрывалось, и я громко плакал.

– Не плачь, Пеппо, не плачь! – шептал Паскуале, гладя меня по плечу. – Вот увидишь, всё будет хорошо!

– Не реви, мальчик! – сказал синьор Гоцци. – Я выкуплю тебя у твоей хозяйки, и ты будешь по-прежнему жить у дяди Джузеппе!

– Нет, синьор, – сказал старик, – я не возьму его больше к себе. Он – обманщик. Почему он не сказал сразу, что он приёмыш и записан в приходскую книгу?

«Потому, что вы прогнали бы меня на рынок!» – хотел крикнуть я, но не смог выговорить ни слова и только заплакал ещё громче. Я плакал до тех пор, пока не уснул, положив голову на мешок с куклами аббата и Барбары, которые Мариано не захотел оставить на ночь в своём балагане.

ПРОЩАЙ, ВЕНЕЦИЯ!

Наутро старый Анджело разбудил нас, уронив на пол тяжёлый серебряный подсвечник. Он снял его со шкафа и чистил мелом, громко ворча, что из-за выдумок его господина приходится нести в заклад последнее барское добро. Он унёс подсвечник, завернув его в тряпицу, и, возвратясь, отдал синьору Гоцци несколько монет.

– Мало! – сказал синьор Гоцци, пересчитав деньги. – Отнеси в заклад вот это! – Он вынул из кармана золотые часы и снял кольцо с пальца.

Анджело замахал руками и сказал, что эти вещи он не понесёт закладчику.

– Молчи, старина! Ты знаешь, я всегда плачу мои долги! – ответил Гоцци и выпроводил старика за дверь.

Ему пришлось много платить в то утро. Сначала пришла тётка Теренция. Я спрятался в чулан старого Анджело и слышал, как дядя Джузеппе бранился с ней. Она опять поминала приходскую книгу и грозилась, что будет жаловаться судье. А судья, наверное, засудит людей, сманивших ребенка у приёмной матери! Наконец синьор Гоцци заплатил мое жалованье за то время, что я жил у дяди Джузеппе и ещё за полгода вперед, чтобы она оставила его в покое. Тётка Теренция ушла. Ещё полгода я мог не возвращаться домой! Но куда я денусь, если дядя Джузеппе не возьмет меня к себе? Куда денемся мы с Паскуале? Мы были теперь одни на свете.

Потом пришёл Мариано, грубый, злой, с красными глазами и опухшим лицом. Он рассказал, что сегодня утром сбиры побывали в балагане. Хорошо, что там был один Якопо. Они спрашивали его, правда ли, что вчера в балагане показывали куклу аббата Молинари и что кукольник Мариано скрывает у себя подкидыша – беглого слугу его преподобия. Якопо сказал, что он ничего не знает, притворился, что он глух и слеп. А со старика что возьмешь? Они ушли, но обещались прийти ещё раз, когда сам хозяин будет в балагане.