Деревянные пятачки

— А-а, ну да... Кашу есть будешь?

— Без соли она.

— Давай мне, я посолю. Вот гады, как следует отлежаться не дали.

— А вы бы сказали им, что вы буденновец, что у вас шашка.

— Гады! Конечно, скажу.

Не знаю, сказал ли он, но на другой день, когда я проснулся — теперь, выздоравливая, я спал много и крепко, — то его не увидел. На его кровати сидел старик. Сведя к переносью глаза, он быстро и безостановочно скоблил пальцами обеих рук длинный сизый нос. Кто-то сказал, это он перед смертью очищается.

Весь день я не находил себе места. Я не понимал, как могло так случиться, что буденновец не разбудил меня, не попрощался и — главное — не оставил свой адрес.

Пришел отец. Обрадовался, узнав, что я пошел на поправку.

— Увезу тебя на дачу в Дудергоф. Там быстро силу наберешь.

— Буденновец здесь лежал. Шашкой его серебряной Буденный наградил.

— Только клюквенное варенье и разрешают тебе носить. Вот еще принес. Ешь.

— Обещал мне показать шашку, а я адреса не знаю. Я еще спал, когда его выписали. А так хотелось посмотреть.

— Ну, его адрес есть в канцелярии больницы. Ешь варенье. Вкусное, я сахарку подбросил, чтоб слаще.

И я узнал его адрес — в день своей выписки. Он жил в Фонарном переулке, неподалеку от нас. И я, как только вернулся домой, сразу же пошел к нему — так мне не терпелось поглядеть буденновскую шашку. И, если можно, подержать ее в руках.

Я запыхался, пока дошел до его дома, а по лестнице на пятый этаж взбирался еле-еле — так ослаб после болезни. Но я не обращал внимания на это и думал только об одном: застать буденновца дома.

Дверь в квартиру пятнадцать была открыта. Из нее валил тяжелый запах жареной корюшки. Я вошел в кухню. Там, при свете тусклой лампочки, в горклом чаду, копошилась у плиты маленькая, горбатая от старости старуха.

— Скажите, здесь живет Драгунский, буденновец? — волнуясь, спросил я.

— Какой еще буденновец? — Она глядела на меня, как на мошенника.

— Буденновец. Драгунский. — Я вдруг испугался: а что, если мне дали неточный адрес? — У него еще шашка от Буденного. Серебряная... Степан Драгунский.

— А-а, это тебе Степана... Скажи ты, а я и не знала, что он такой знатный. Ишь ты, шашка, да еще серебряная! Ну хват... — Старуха покачала головой, и горб покачался тоже. — Иди по коридору. Седьмую дверь слева отсчитаешь, его будет. Иди.

Коридор был длинный, темный, как тоннель, и я долго чуть ли не на ощупь шел и рукой считал двери, пока не остановился у седьмой. Постучал. Никто не отозвался. Тогда я осторожно вошел.

Хотя давно уже был день, буденновец еще спал. Он лежал нераздетый, в ботинках, прикрыв грудь пиджаком. На столе стоял жестяной чайник, лежал кусок рулета с изюмом и две неочищенные картошины. Но все это я увидел позднее, а сначала оглядел стены. Мне нужна была шашка. Но, кроме грязного полотенца и старого черного пальто, висевших на гвоздях, на стенах ничего не было. Тогда я подумал, что, может, он снял шашку и хранит под кроватью, и присел на корточки, и заглянул туда.

— Кто тут?

Я вскочил.

— А, это ты. — Он глядел на меня хмуро. Так никогда он не смотрел на меня в больнице.

— Я... Я шашку пришел посмотреть.

Он ничего не ответил, сел и стал смотреть в пол. А я стоял перед ним и молчал, ждал, что он мне скажет. Но он ничего не говорил, только смотрел в пол. Тогда я не выдержал и спросил:

— Где шашка?

— Какая шашка? — Он свирепо глянул на меня.

— Которую вам Семен Михайлович Буденный подарил, — робея, ответил я.

Он опять долго молчал, потом встал и, грустно усмехнувшись, посмотрел мне в глаза.

— Нету меня шашки, — сказал он.

— А где она?

— А у меня ее никогда и не было.

— Как не было? Вы же говорили!

— Это я так говорил тебе. В ту ночь ты бредил, про Буденного пел...

— Значит, вы наврали?

— Я хотел, чтобы тебе полегче было в больнице... Ну зачем ты пришел? Тебе бы не надо было приходить. Тогда бы так и осталось, будто у меня есть шашка. Серебряная. От Буденного. — Он опять горько усмехнулся и легонько толкнул меня к двери.

Я вышел от него весь какой-то смятый. В начале коридора смутным пятном выделялся проход в кухню. Я почти вбежал туда.

— Вот он, — сказала старуха и показала на меня высушенной, как куриная лапа, рукой. — Ну что, поглядел шашку?

Кроме нее, в кухне было двое мужчин. Они смотрели на меня с любопытством и улыбались. Я ничего не ответил.

— Глупыш, — сказал один, толстый, в широких штанах ни подтяжках. — У него не то что шашки, портков приличных нет.

— Как есть гопник! — сказала старуха и закачала горбом от смеха.

— Гопник-самозванец! — сказал жилец в пенсне.

И все они засмеялись. Каждое их слово обжигало мне сердце. И с каждым словом становилось все обиднее, и зло брало уже не столько на буденновца, обманувшего меня, сколько на этих стоявших в кухне и осмеивавших моего буденновца. Они стояли передо мной, и разглядывали меня, и потешались, и я, не сознавая, зачем вру, но чувствуя, что так надо, крикнул им:

— У него есть шашка! Я видел ее. Серебряная. Она висит на стене! А у вас ее нет. У вас нет! Нет!..