Деревня 2

– А где девочка Лена, которая в лесу пряталась? Та, неизлечимо больная, которую тебе родители отдали? Я тебе рассказывал о ней, видел ее на пробежках. Что-то давно ее не встречаю, и жить она ни к кому не пришла, как ты сказал.

– Сожрали ее. Черные сожрали. Любят они детей. В древние времена они, имея облик человека-волка, собирались по ночам на кладбище и, воя на луну, разговаривали друг с другом на языке, непонятном людям. Когда они испытывали голод, то раскапывали могилу и съедали свежий труп. Потом начали охотиться на животных. Сейчас с ними начало что-то происходить. Они озверели, начали нападать на людей с особой жестокостью: выдавливают глаза, вырывают челюсти, разбивают головы о деревья, едят детей. Кстати, та яма, куда ты упал, типа их продуктового склада или холодильника. Краева передёрнуло от воспоминаний о том, как он очнулся в скотомогильнике и вылез из него. Яков продолжал рассказывать:

– Попытки переговоров с ними ни к чему не привели. Мы пытались им объяснить, что так жить нельзя, и они привлекают внимание людей. Но они звери, потерявшие последние капли рассудка. Поэтому, между нами, сейчас идет война на истребление, но их больше, хоть они и слабее нас. В честном бою любой из нас разорвет черного, поэтому они нападают на нас стаей или когда мы в человеческом обличье. – Яков объяснял все обстоятельно, повторяя, будто школьный учитель пытался вдолбить прописные истины незадачливому ученику.

– А вы, значит, такие порядочные, что едите одну говядину да кроликов? – спросил Краев и пытался засмеяться. Но вместо смеха у него вышло истерическое хихиканье.

– Нет, у нас тоже звериная сущность, которую надо кормить и утихомиривать. Для этого у нас и есть наркоманы.

– Как мило! Значит, для вас всех просто на завтрак или бранч.

– Не все. Я определяю тех, кто поборол эту гадость в себе. Чувствую слабых, которые вернутся в Москву и сразу опять порошок по венам гонять будут и других подсаживать. Вот этих малосильных мы… и используем. А те, кто на путь исправления встал, живут и нам рекламу делают по приезду в Москву.

– Да, «гуманная» логика, прямо санитары леса… или вернее санитары городов, – голова у Краева стала тяжелая, будто ее набили мокрыми опилками, говорить и думать стало сложно, во рту пересохло. Он опять поймал себя на мысли, что он сидит в кинотеатре и смотрит плохой фильм ужасов.

– Я тебе ничего насчет этого объяснять не буду, сам со временем поймешь. А есть лосей – это как Доширак постоянно жевать. Скоро осуждать перестанешь, поверь мне. У Краева от услышанного закружилась голова, казалось, он давно потерял сознание, но он старался держаться. Напрягшись, он спросил, выплевывая слова словно свинец:

– Что ты говоришь, Яков? Ты в своем уме? Ты намекаешь, что я захочу сожрать человека? – Сергей почти кричал.

– Тихо-тихо! Не волнуйся, жизнь расставит все по своим местам, но ты должен знать одно – тебя укусил именно черный… И ты знаешь, почему мы тебя не прикончили? Потому что ты единственный, кто принял одновременно и нашу кровь. У тебя двойная сила, но и двойная ярость, причем одна из них в тебе со временем возьмет верх. А вот какая, мы посмотрим…

ГЛАВА 17

Ольге Зуевой снился бесконечный лес, через который она шла медленно и осторожно. В темноте лес был наполнен слабым свечением, но понять, откуда оно идет, было невозможно. Казалось, светится сама земля, не оставляя теней от деревьев и кустов. Тропинку пересекал небольшой лесной ручеек. Ольга наклонилась и окунула в воду руку. Поднеся ладонь к лицу, она увидела на своих пальцах алую кровь. Кровью забрызгано было все вокруг: стволы деревьев, опавшая листва и кустарник вдоль тропинки. Она смотрела на все это с ужасом, который непонятным образом уживался в ее сознании и говорил, что так все и должно быть. Ольга медленно открыла глаза.

На дворе темнело, небольшие окна почти не пропускали вечерний свет. Девушка встала и включила старый китайский электрический чайник, поблагодарив кого-то из высших сил за работающий генератор. Яков включал генератор только вечером, экономя дизельное топливо. В это время мужчины в деревне смотрели телевизоры с немногочисленными программами, а женщины гладили электрическими утюгами. Обычно глажка в деревне проходила старыми утюгами: с набросанными в них тлеющими углями, которые наполняли дома сладким дымком.

Бросив в чашку дешевого растворимого кофе Neckafe, Ольга блаженно вздохнула. Молотые зерна арабики девушка чуть не со слезами на глазах неделю выпрашивала у Якова. Глава поселения называл кофе ядом, но тем не менее в одну из поездок в Битучары привез Ольге небольшую баночку с темными гранулами.

Соскучившись по городской пище и напиткам, Ольга берегла баночку как что-то святое, позволяя себе пить кофе один раз в день – или утром или вечером. Казалось, баночка – это последнее, что связывает ее с Москвой и прошлой жизнью. Ольга пила кофе в одиночестве, наслаждаясь каждым глотком и запахом напитка.