Деревня. Ужасы на ночь

– Давай разгадаем другую твою загадку. Как пропала Веселина?

Женщина стала спешно закутываться в свою накидку.

– …В четверг молотили в четыре цепа. Первая несильно махнула Златослава, за ней поправила платок и стукнула Веселина, потом для храбрости, чтобы войти в ритм, ударила Купава. Ее поджидала Афимья, как же азартно она взмахнула цепом, а за ней, уже крепко ударила опять Златослава, и цепы начали ритмично бухать в темноте.

– Она изморилась и пошла в лес, передохнуть.

– Она не изморилась, а в лес ее кто-то позвал. Она и платок поправляла во время работы от смущения. Ушла и не вернулась. Больше ее никто не видел. Отдай ее мне, возьми от меня то, что тебе надо.

Женщина стала быстро-быстро произносить слова.

– Ненадолочно прикинулась на молотьбе. И побежала к бурым пескам. Сбежишь, когда дожинки есть, когда столько рук. Кто в лесу ее ждал? Прикинулась, что хворая, а вечером пошла по деревне за гармонью.

– Но на беседках ее тоже не было. Девушки пряли лён, сидели на лавках с прясницами. А ее место пустовало. Гармонист-то с ними был, – за околицу не ходил.

– Раз знаешь все, зачем выведываешь?

– Я тебе Веселину не отдам.

– Не отдавай, да сам не сгуби.

– Откуда кровь взялась на ее цепеце? У других женщин кровь не появилась.

Женщина провела пальцем по моим губам и сказала:

– Ты больше меня знаешь, а меня допытываешь. Может глухаря она убила?

Она зашла мне за спину и провела пальцем по спине.

– А тебе не поздновато тесто месить? Утро для этого дано.

– Не лезь в бабьи дела.

– Бабьи? Небось кукла на меня должна быть похожа?

– Не кукла, а житник.

Накидка на ней была короткой, виднелись спелые манящие ляжки. Она прыгнула на меня, я уклонился, лишь схватил ее рукой за руку.

– Не-су-ражный ты-ы-ы, – сказала она, складывая губы трубочкой и растягивая звуки.

– Мокошь за нами подсматривает, – и я кивнул на деревянного идола древней богини магии и колдовства, что любила стоять на пороге между миром живых и миром мёртвых.

Она толкнула идола. На мгновение замешкалась и снова взлетела, как на батуте. В этот раз попытка ей удалась, – она запрыгнула мне на шею и наклонившись к моему лицу, жарко захватила своими губами мои губы, а потом зажала мой язык своим языком, и оттолкнула:

– Не ходи ко мне, шельмец, я тебе вильми, да рогачем-то двину.

– Знамо дело, с ухватом баба – хоть на медведя. Ночь наша, если утром будет Веселина.

– А ты искал? Да? – она спрыгнула с меня, и протянула крынку с водой. – По льнищу пройди, может там.

Никогда не пробовал такой вкусной воды, – напился, и лежал, распластавшись на полу. Она забралась задним местом на мое лицо. И начала тереться им, будто ее одолевала чесотка. Мое лицо утонуло в ее горячей промежности, и я потерял чувство реальности.

Я смог сделать глубокий вдох, когда она выскочила из комнаты. Вернулась с охапкой душистых трав. Стала засыпать меня растениями, зачем-то, не знаю, зачем. Но на этот случай у нее были заготовлены наговоры. Поднялся пар, как в бане. Да мы и были в бане. От жаркого воздуха с меня ручьями лил пот. Трава намокла и сползала с меня плотными слоями. Тела я не чувствовал, хозяйку потерял из виду, – в глаза стекали струи воды, я не успевал их смахивать.

…В сарафане она возилась у печи. Потом достала с припечка чугунок.

– Лукиан! Я житники давиця пекла. Мой троежитник в пече послаще будет, отведай.

Она обращалась ко мне, как к Лукиану, который сгинул давно. Если она Евлампия, то я участник зловещего сценария. Ведь супруги погибли молодыми.

– Я не Лукиан.

Она посмотрела мне то ли на рот, то ли на подбородок, и хмыкнула.

– Тебе не стыдно было лезть в мою постель?

– …

Похоже ответа она не ждала, в движениях появилась нервозность, когда кормила меня с руки, отламывая кусок, макая его в сметану и закладывая мне в рот.

Уделала меня в сметане, облизала, как кошка, вскочила и захохотала.

Вернулась с кувшином воды или скорее отвара какого-то. Отпаивала меня.

Я поглядывал в окно, я знал, что такие ночи любит Луна, не только призраки этого дома. Я услышал гармониста со своей веселой компанией.

Тогда она запела:

«На веселую беседу

Дроли не явилися:

Они шли через болото —

Клюквой подавилися».

– Морочишь меня. Говорю же тебе, гармонь за деревню не ходила. Гармонь на беседках была. В большой избе народ собрался, а ее не было. И домой не вернулась.

– Ты спрашивал про кровь на ее цепеце, это она порезалась от волнения перед свиданием с тобой. Она как чувствовала твой азарт.

– Евлампия, я сделаю все, что ты скажешь, – только отпусти ее.

– Гаси лучину!

– Но на беседках я и тебя не видел.

– А я не цепляю на себя блудные взгляды.

– А другие взгляды цепляешь? Тебя видят, как ворону, клюющую кишки от забитого кабана, тебя видят, как хоря, давящего ночью куриц, как кошку, укравшую цыпленка, так тебя видят?

Она прикрыла свою наготу длинными волосами.

– Больно прозорлив ты.

– Вот выписка. Смотри, под лучиной можно разглядеть. Там про тебя написано.

– Почитай мне.