Дерево ангелов

Слишком уж Ричард строг к себе… Вздохнув, Нина взглянула на часики. Две недели назад она дежурила здесь днем, и Алиса почти все время спала. Можно не сомневаться, что сегодня ночью будет точно так же. Она прошла на кухню и зажгла газ, чтобы сделать чаю. Приходилось довольствоваться чаем без молока: хоть в продуктовой кладовой и стоял кувшинчик с молоком, лежащая рядом записка предупреждала: «ВНИМАНИЕ! Пожалуйста, не трогайте молоко и еду миссис Эванс». Какие все-таки предусмотрительные эти женщины, подумала Нина. Они поспевают всюду: и собирать литературу для отправки на фронт, и добывать обувь для солдат-индийцев, и вязать носки. Красный Крест сам по себе был целой армией. Ее золовка Анна отдавала много времени и сил на помощь Красному Кресту и в свой последний приезд с блеском в глазах рассказывала Нине о деятельности герцогини Вестминстерской, превратившей в госпиталь свою прекрасную виллу в Ле-Туке.

— Можешь себе представить такое великодушие? Говорят даже, что она поднимает боевой дух новоприбывших пациентов тем, что выходит к ним поздороваться в вечернем платье!

Нине пришлось отвернуться, чтобы Анна не заметила ее усмешку: она представила, как отец при полном параде, во фраке, радушно встречает раненого солдата на носилках.

Тем не менее нельзя было не признать, что многим женщинам война помогла найти себя, показать, на что они способны, да и сама Анна изменилась до неузнаваемости. Благодаря работе она обрела уверенность в себе и большую независимость от матери. А кроме того, ей уже не грозила опасность остаться старой девой — совсем недавно она обручилась с капелланом одного госпиталя, преподобным Джереми Грегори.

Вернувшись в библиотеку, Нина поежилась — после кухни здесь казалось холодновато — и укрыла колени пледом. Слишком много думать вредно, внушала она себе. Ричард не добьется перевода, война кончится, и они снова будут счастливы. Она вспомнила, как они танцевали сегодня, — а потом дала волю воображению и представила, что там был и Гарри О’Коннор и он следил восхищенным взглядом, как она, с разрумянившимися щеками, смеется и кружится в танце. Ведь он от нее без ума, это читалось в его глазах, когда они расставались у библиотеки, и на ужинах у миссис Лэнг.

Когда они впервые встретились, Нина обратила на Гарри внимание из-за цвета его волос. Она вошла в комнату и краем глаза заметила высокого мужчину с рыжими волосами. Она почти ожидала увидеть Ричарда, но вместо этого увидела молодого австралийского офицера, беседующего с мисс Маршалл, довольно серьезной молодой женщиной, которая преподавала игру на фортепиано. Немного погодя миссис Лэнг представила их друг другу, и Нина вдруг поняла, что говорит с ним как со старым знакомым.

Она вспомнила, как сияло его лицо, когда он рассказывал о сиднейской гавани — как заявил он, самой красивой во всем мире.

— Когда мы на транспортном судне покидали Сидней, — рассказал он, — для Красного Креста давали карнавальное представление, и через гавань на барже проплыла королева Елизавета со своим двором. Несколько десятков девушек были наряжены русалками. Глупость, конечно — королева Елизавета в сиднейской гавани! И все-таки это было волнующее зрелище.

На следующий день Нина нашла в библиотеке книгу о странах Британского Содружества и стала искать иллюстрации с Сиднеем, но там были только фотографии кенгуру.

Во второй раз во время ужина они сидели за столом рядом, и Нина спросила Гарри о его учебе в университете.

— Я изучаю европейскую историю и немецкий, — сказал он, сделав ударение на последнем слове, и Нина заметила, как тотчас соседи повернули к ним головы.

Голубые глаза Гарри пожирали ее, и она почувствовала, что он устроил ей какую-то проверку.

— Так вы хорошо говорите по-немецки? — поинтересовалась она нарочито ровным тоном.

— Да, можно сказать. Немецкий язык во многих отношениях так похож на английский.

Сидящая напротив матрона укоризненно прищелкнула языком, но ее сосед — австралийский офицер рассмеялся:

— И слава богу, что наш Гарри такой спец в немецком, ведь ему столько приходится переводить…

После ужина Нина продолжила разговор с лейтенантом О’Коннором.

— А что вы переводите? — спросила она. — Какие-нибудь документы?

— Ничего я не перевожу — я допрашиваю немецких военнопленных. — Он пожал плечами, и слабая улыбка тронула его губы. — Все они до войны были официантами и рассказывают мне, как им понравилось работать в Лондоне, какие хорошие у них были клиенты. Мы моментально находим общий язык. — Он курил сигарету, и Нина заметила, как она дрожит в его пальцах. Потом он сказал очень спокойно и быстро: — Мой дед по матери был немцем.

В его голосе было столько грусти, что Нину так и подмывало потянуться к нему и коснуться его руки.

Сейчас она закрыла глаза и снова представила эту сцену: она протягивает руку, ее пальцы, едва касаясь, проводят по его щеке, его губам…

Громкий стук заставил ее подскочить. Она поспешила в холл — стук слышался не сверху, а от входной двери.