Дерево растёт в Бруклине

На кладбище Кэти, мать Джонни, Фрэнси и Нили поехали в первом экипаже, за катафалком. Дети сидели спиной к кучеру. Фрэнси это устраивало, потому что не было видно катафалка, возглавлявшего процессию. Она смотрела на второй экипаж. В нем сидели только тетя Эви и тетя Сисси. Их мужья не смогли поехать, потому что работали, а Мария Ромли присматривала за ребенком Сисси. Фрэнси хотелось бы ехать во втором экипаже. Рути Нолан плакала и причитала всю дорогу. Кэти сидела как каменная. Экипаж был крытый, в нем пахло сырым сеном и лошадиным навозом. От этого запаха, замкнутого пространства, от езды задом наперед и от напряжения Фрэнси сильно тошнило.

На кладбище рядом с глубокой ямой стоял простой деревянный ящик. Обитый тканью гроб взяли за блестящие ручки и поставили в простой деревянный ящик. Когда ящик с гробом опускали в могилу, Фрэнси отвернулась.

День был серый, дул холодный ветер. У ног Фрэнси кружились смерзшиеся песчинки. Неподалеку, возле могилы недельной давности, какие-то люди разбирали венки, покрывавшие могилу: вынимали увядшие цветы из проволочных каркасов. Они работали методично, цветы аккуратно складывали в одну сторону, а каркасы в другую. Это был законный бизнес. Они купили это право у дирекции кладбища и продавали проволочные каркасы цветочным магазинам, которые использовали их снова и снова. Никто не возражал, потому что эти люди железно соблюдали правило: не выбрасывать цветы, пока они не завянут.

Кто-то вложил в руку Фрэнси холодный кусок смерзшейся земли. Она увидела, что мама с Нили стоят на краю могилы и бросают в нее горсть земли. Фрэнси медленно подошла к краю, закрыла глаза и медленно разжала руку. Через секунду она услышала глухой стук и снова почувствовала тошноту.

С кладбища экипажи разъехались в разные стороны. Каждого скорбящего доставляли до дома. Рути Нолан сошла с несколькими спутниками, которые жили поблизости от нее. Она даже не сказала «до свидания». Во время церемонии похорон она не желала разговаривать ни с Кэти, ни с детьми. Тетя Сисси и Эви пересели в карету к Кэти и детям. Карета была рассчитана на четверых, поэтому Фрэнси села на колени к Эви. Всю дорогу до дома молчали. Тетя Эви пыталась развлечь их новой историей из жизни дяди Вилли и его лошади. Но никто не улыбался, потому что никто не слушал.

Мама велела остановить экипаж возле парикмахерской за углом их дома.

– Сходи туда и забери кружку твоего отца, – велела она Фрэнси.

Фрэнси не поняла:

– Какую кружку?

– Просто попроси кружку.

Фрэнси вошла в зал. Там сидели два парикмахера, клиентов не было. У стены в ряд стояли пустые стулья для посетителей, один парикмахер сидел там. Левая лодыжка покоилась на правом колене, он играл на мандолине. Играл он «О, соле мио». Фрэнси знала эту песню. Мистер Мортон разучивал ее с ними, говорил, что она называется «Солнца свет». Другой парикмахер сидел на своем рабочем месте и смотрел на себя в длинное зеркало. Когда Фрэнси вошла, он поднялся.

– Да?

– Мне нужна кружка моего отца.

– Имя?

– Джон Нолан.

– Ах да. Очень жаль, – он вздохнул, когда снимал кружку с полки, где она стояла среди других.

На белой кружке с толстыми стенками золотыми квадратными буквами было написано «Джон Нолан». В ней лежали белый обмылок и облезлый помазок. Парикмахер вытряхнул мыло и помазок в другую кружку, побольше и без подписи. Кружку Джонни стал протирать.

Пока ждала, Фрэнси огляделась вокруг. Ей никогда не доводилось бывать в парикмахерских. Пахло мылом, чистыми полотенцами и одеколоном. Газовый подогреватель приветливо шипел. Парикмахер с мандолиной допел песню и завел сначала. Из-за тоненького треньканья мандолины слова в теплом зале парикмахерской звучали печально. Фрэнси мысленно подпевала, как научил мистер Мортон:

Нет ничего прекрасней,Чем солнца свет,Гроза промчалась,

И снова небо ясно.

У каждого человека есть тайная жизнь, размышляла Фрэнси. Папа никогда не упоминал про парикмахерскую, а ведь он ходил сюда бриться три раза в неделю. Брезгливый Джонни завел себе личную кружку, подражая людям, которые находились в менее стесненных обстоятельствах. Он не хотел, чтобы его брили пеной из общей кружки. Нет, ни за что. Джонни приходил сюда три раза в неделю – если были деньги – и сидел на одном из этих стульев, и смотрелся в это зеркало, и разговаривал с парикмахером – о том, хорошо ли играет в этом сезоне бруклинская команда, или о том, победят ли, как обычно, демократы. Возможно, он пел, когда этот парикмахер играл на мандолине. Даже наверняка пел. Петь было для него такой же потребностью, как дышать. Фрэнси подумала – интересно, дожидаясь своей очереди, читал ли он «Вестник полиции», который лежал на полке?

Парикмахер вручил ей вымытую и вытертую чашку.

– Славный парень был Джонни Нолан, – сказал он. – Передай маме мои слова.

– Спасибо, – прошептала Фрэнси с искренней благодарностью. Она вышла и закрыла за собой дверь, за спиной печально тренькала мандолина.

Сев в экипаж, она протянула кружку Кэти.