Сергей Боровский

Сергей Боровский

ДЕРЕВО

Когда Матвей Николаевич состарился, то перебрался жить в дом сына и невестки. Оба этих факта жизни произошли при минимальном участии с его стороны. Кресло, из которого он теперь разучился вставать самостоятельно, погрузили в заказанный специально автобус и перевезли со всем немногочисленным скарбом по новому адресу.

На улице расцветала весна, маня теплотой и бешенством красок, и Матвей Николаевич облюбовал себе место на веранде, выходившей в сад. Он занимал его сразу после завтрака и возвращался в дом лишь после того, как начинало темнеть.

Книг он не читал, потому что ослабли глаза; единственным его развлечением стали размышления и воспоминания, коих, впрочем, хватало с лихвой. А вечером с работы приходил сын, невестка забирала из школы внуков, и они попеременно мелькали перед его взором, радуя и навевая покой.

Вступать в разговоры он не слишком любил, потому что приходилось напрягаться и вслушиваться, многократно переспрашивая и утомляя тем самым собеседника. Все прекрасно понимали это и не беспокоили его без лишнего повода. Иногда разве что дети докучали старику познавательными вопросами, нисколько не смущаясь мизерным результатом.

И всё же, не в силах побороть окончательно потребность в общении, Матвей Николаевич заимел привычку произносить свои мысли вслух. Человеческий голос, звучавший приятной музыкой в опустевшем саду, создавал иллюзию разговора и помогал мыслям беспрепятственно двигаться в нужном направлении. Его не раз заставали за этим занятием родные, но старались не мешать, резонно полагая, что нет ничего необычного в подобном поведении для человека почтенного возраста.

Никто не прислушивался к его словам, ведь вряд ли они содержали какую-нибудь ценность или даже просто несли информацию.

- Завтра будет теплее, - говорил кому-то Матвей Николаевич. - Видишь, как к вечеру прогрелся воздух.

В другой раз он сетовал на тучи, неожиданно набежавшие на небо. Или осуждал слишком уж наглых воробьёв, скачущих без разрешения по двору, безудержное чириканье которых отдавалось лёгкой болью в голове.

Пейзаж, доступный старику, постоянно менялся, наслаждая глаз, словно разыгрывался перед ним нехитрый спектакль — без актёров, но с живыми декорациями. Сначала зацвели яблони, поражая белизной и защищая от лучей крепнущего солнца. Затем заполыхали яркими огнями розы, насаженные по периметру веранды, заколосились укропные грядки, и клубника оплела зелёными нитями отведённое хозяйкой место.

- Урожайный будет год, - веровал Матвей Николаевич, не имея на то научных обоснований, но ему никто не возражал.

Случались, правда, и более насыщенные монологи. О годах, проведённых на великих стройках, о старых товарищах, покинувших теперь этот мир, об ошибках и мучительном, но бесполезном, желании что-либо исправить. В такие минуты Матвей Николаевич становился похожим на себя прежнего: потускневшие глаза его вдруг наполнялись светом, и волевые губы приобретали давно утраченные формы. Он с кем-то спорил, что-то доказывал, будто возвращался к прерванному разговору, не утратившему актуальности и по сей день.

Меланхолия тоже иногда захаживала в гости. Как, например, в тот день.

- Что я делаю здесь? - спросил Матвей Николаевич. - Неужели моё присутствие на этом почётном месте кому-либо необходимо?

- Не будь таким занудой, - раздался голос. - В физическом мире тело должно занимать какое-нибудь место. Это факт.

Матвей Николаевич удивился, но не слишком. Он даже в какой-то мере подготовился к тому, что рано или поздно его «общение» наедине спровоцирует галлюцинации. Но порядка ради ответил:

- Не тебе, неуч, рассуждать об устройстве мира.

- Вот оно, хвалёное советское воспитание, - парировал невидимый собеседник. - Не разобравшись, сразу навесил клеймо и обругал.

- Так ты покажись и представься, а не жужжи над ухом, как шмель, - не растерялся Матвей Николаевич. - От меня вежливости требуешь, а сам...

- Извиняюсь, - смягчился голос. - Я думал, ты догадаешься без подсказок. Гляди прямо перед собой.

- Ну?

- Что видишь?

- Дуб.

- Ну, вот.

- Что «вот»?

- Это я и есть.

Матвей Николаевич пристальней вгляделся в дерево и даже слегка приподнялся в кресле — могучий ствол, побитая кое-где кора...

- Ты внутри что- ли?

- А тебя это смущает?

- Да в общем-то нет. Если тебе так удобней...

- Вот опять ты сморозил чушь. Причём здесь моё удобство?

- А ты опять грубишь и злишься.

Они помолчали, как два насупившихся в результате горячего спора товарища. Но это не могло продолжаться бесконечно.

- Тебя звать-то так? - поинтересовался Матвей Николаевич, придавая интонациям дружелюбности.

- Нам имена не положены.

- Кому это, «нам»?

- Я начинаю сомневаться, кто из нас двоих — дуб. Прости, конечно, но ты сам нарываешься на комплименты.

Матвей Николаевич пропустил эту язвительную реплику мимо ушей. Существо, видимо, кем бы оно ни было, по-другому изъясняться не умело.

- И как мне к тебе обращаться?

- Да хоть горшком назови! С меня не убудет.

- Хорошо. «Старое бесхозное полено» подойдёт?