Деревушка

«Ваш батюшка еще почище обмишулился, и то его никто не попрекал. Или, может, большому кораблю большое плаванье…»

«А вас, значит, меньшой попрекает, так?» — огрызнулся Князь. Но и ему вспомнились минувшие дни, когда старик ухмылялся радостно и гордо, глядя на его неуклюжие мальчишеские проделки с отходами лавы и серы и всякое такое, а вечером, бывало, не нахвалится старому Князю: так вот, мол, провел парнишка день, да этакую выдумал для несчастного итальяшки или китаёза штуку, до какой и взрослые-то еще не додумались, Тут он извинился, успокоил старика и говорит.

«Что вы ему предлагали?»

«Наслаждения».

«Ну?..»

«У него свои есть. Он говорит, что для человека, который только жует, всякая плевательница хороша».

«Что еще?»

«Суетные радости».

«Ну?..»

«Тоже свои. Притащил с собой в чемодане целую кучу — на заказ сделаны, асбестовые, с тугоплавкой застежкой».

«Так чего ж тогда он хочет? — заорал Князь. — Чего он хочет? Рая, что ли?»

Тут старик поднял на него глаза, и Князь подумал было: «Да, не простил он мне той насмешки». Но оказалось совсем другое.

«Нет, — говорит старик. — Он хочет ада».

И на миг стало тихо в великолепной, царственной зале, увешанной гордыми, изодранными в битвах дымами от костров древних мучеников, ни звука не было слышно, кроме шипенья сковородок и неумолкающих приглушенных воплей истинных христиан. Но Князь был плоть от плоти и кровь от крови своего папаши. В мгновение ока от праздного сибаритства и от всяких там смешков не осталось и следа; словно сам старый Князь собственной персоной стоял перед ними.

«Приведите его ко мне, говорит. И оставьте нас вдвоем».

И вот они привели его, и вышли, и затворили дверь. Его платье еще слегка дымилось, хотя он хорошенько отряхнулся, перед тем как войти. Он подошел к трону, жуя, с плетеным чемоданом в руках.

«Ну?» — сказал Князь.

Он повернул голову и сплюнул, и плевок сразу сгорел на полу, взвился кверху маленьким синим дымком,

«Я, говорит, насчет этой самой души».

«Да, мне доложили, — говорит Князь. — Но только у тебя нет души».

«Моя, что ли, это вина?» — говорит он.

«А моя, что ли? — говорит Князь. — Ты думаешь, я тебя создал?»

«А кто ж еще?» — говорит.

И на этом он поймал Князя, и Князь это понял. И вот Князь решил подмазать его сам. Он перечислил все искушения, наслаждения, блаженства, и речь его звучала слаще музыки, когда он их расписывал в подробностях. Но тот даже жевать не перестал — знай себе стоит и чемодан из рук не выпускает. Тогда Князь говорит: «Гляди сюда», — и указал на стену, и тут перед ним все стало проходить, он увидел все по порядку, и себя самого, как он это делает, даже такое, до чего он сам никогда бы и не додумался, и наконец все кончилось, даже самое немыслимое. А он только повернул голову и снова плюнул на пол табачную жвачку, и Князь откинулся на спинку трона, разъяренный и сбитый с толку.

«Так чего же ты хочешь? — говорит Князь. — Чего ты хочешь? Рая?»

«Об этом я как-то не думал, — говорит он. — А разве вы и там распоряжаетесь?»

«А кто же еще?» — говорит Князь. И Князь понял, что теперь он его поймал. Собственно-то, Князь с самого начала знал, что поймал его, — с той самой минуты, когда они пришли и сказали, что, мол, он явился и все законы назубок знает. Князь даже перегнулся через подлокотник и ударил в пожарный колокол, чтобы старик пришел поглядеть и послушать, как все получится, а потом снова откинулся на спинку трона и поглядел на того, что стоял внизу со своим плетеным чемоданом. И говорит:

«Ты допускаешь и даже настаиваешь, что тебя создал я. А раз так, значит, твоя душа была моей с самого начала. И значит, когда ты отдал ее в виде обеспечения под этот самый вексель, ты отдал то, что тебе не принадлежит, и тем самым принял на себя ответственность за…»

«А я против этого и не спорю», — говорит он.

«…преступное деяние. Бери, стало быть, свой чемодан, и… — говорит Князь. — А? — вдруг говорит он. — Что ты сказал?»

«Я против этого и не спорю», — говорит тот.

«Против чего? — говорит Князь. — Против чего ты не споришь?»

Но только слов этих уже не слышно, и Князь наклоняется вперед, и вот он уже чувствует раскаленный пол под своими коленями, чувствует, что хватает самого себя за глотку и тянет и рвет, чтобы исторгнуть оттуда слова, словно роет картошку в мерзлой земле. «Кто ты такой?» — говорит он, задыхаясь, хватая ртом воздух, и таращит глаза на того, а тот уже сидит на троне, со своим плетеным чемоданом, и над ним яркие языки пламени, будто корона. «Бери рай! — вопит Князь. — Бери его! Бери!» И вверху ревет ветер, а внизу ревет мрак, и Князь скоблит когтями по полу, царапается, скребется у запертой двери, вопит……………………………………………………………………

КНИГА ТРЕТЬЯ

ДОЛГОЕ ЛЕТО

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Остановив фургончик, Рэтлиф глядел, как Уорнер выехал со двора на своей старой белой кобыле, которая свернула по улице вдоль загородки, и уже издали было слышно, как в брюхе у нее екает, раскатисто и гулко, словно орган гудит.