Дерзание

— Откуда ты знаешь про тюрьму? — спросила Наташка, которая, пока Злобин осматривал приведенную ею подружку-школьницу и разговаривал с ее матерью, успела завести это новое знакомство.

— У меня папа сидел в тюрьме. По лицу Наташки проскользнуло смущение. Больная девочка заметила неловкую паузу и сказала быстро:

— Ты не подумай: он не преступник!

— Тогда почему…

В прекрасных глазах новой Наташкиной знакомой вспыхнула гордость.

— Мама говорит, он был борцом за освобождение

Польши. Его бросили в тюрьму фашисты. Мы с мамой

тоже сидели…

— Ты?..

— Да. Собственно, меня посадили, когда я… Когда мама еще не родила меня. Я родилась в тюрьме. Потом мы были в лагере смерти. Говорят, просто чудо, что нас с мамой не убили и не отравили в душегубке. Тех, у кого были дети, сжигали в крематории без очереди, — наивно добавила она.

Наташка ей понравилась, и она хотела сразу наладить крепкие, дружеские отношения.

— Тебя как зовут?

— Дакара.

— Ты не русская?

— Отец поляк, а мать — болгарка… Я родилась в сороковом году.

— А на вид тебе можно дать лет девять! — не подумав, брякнула Наташка.

— Это потому, что я кривобокая, — просто пояснила Донара. — Врачи говорят, у меня искривление позвоночника от неправильного сидения за партой, а мама объясняет это нашими мучениями при фашистах. В лагере мы постоянно голодали, и меня там пинали все надзиратели. Как же я могла вырасти здоровой? Вот и лежу здесь на вытяжении. Они тоже. — Донара подвела Наташку к дверям палаты и показала на девочек-подростков, находившихся там. Одни из них ходили по палате в пижамах или в рубашонках, другие лежали пластом без подушек, да еще с опущенными изголовьями. Эти были привязаны к своим ложам за ноги и за голову с помощью шлемной повязки. Искривленные талии их, стянутые широкими корсетами, тоже были пришнурованы к железной рамке кроватей.

— Так мы лежим по три часа два раза в день и всю ночь, — пояснила Донара. — Некоторые лежат по три месяца.

— Ну, и…

— И понемножку вытягиваемся, выпрямляемся. Я за два месяца вытянулась на три сантиметра.

— Может, просто выросла, — усомнилась Наташка, пораженная таким долгим и мучительным методом лечения.

— Выросла?.. Ты еще не знаешь такую жестокую шутку, что горбатые дети в горб растут.

— И вы… сами согласились лежать?

— Еще бы! Ты думаешь, приятно стать горбуньей? После вытяжения нас будут оперировать. Возьмут из кости, вот отсюда… — Донара наклонилась и провела ладонью по своей стройной ноге от колена до лодыжек. — Вот из этой большой кости выдолбят спереди пластинку — длиной сантиметров в двадцать или тридцать, а в дужках позвонка сделают канавку. Вставят в эту канавку пластинку, будто костяной гвоздь, и зашьют наглухо.

— Ой, какой кошмар! — не сдержалась Наташка. Донара улыбнулась снисходительно, совсем по-взрослому.

— У нас этого никто не боится. Когда приходит наш профессор Чекменев или Леонид Алексеевич зайдет, так девочки — лет им по десять всего — ловят их за полы халатов и просятся: поскорее на операцию. Тут есть одна… Ей восемнадцатый год. У нее туберкулез, и она может умереть на операционном столе или когда снимут с него: ведь после операции надо опять лежать на вытяжении семь — десять дней, не вставая. Ее отказались оперировать. Но она сказала: умру, а без операции отсюда не уйду. И всех уговорила: и профессора, и Леонида Алексеевича, и свою мать. А ты говоришь, кошмар!

— Позвоночник вылечат, а ногу испортят! — упорствовала Наташка.

Донара подошла к девушке, лежавшей на койке вниз лицом так, что ее светлые волосы свешивались с кроватной сетки.

— Ее уже оперировали. Видишь? — В прорез рубашки на спине девушки действительно виднелся длинный сизоватый рубец, темневший в ложбинке позвоночника. — Сегодня будет вставать. Лиля, покажи ей свою ногу!

Лиля повернула голову, улыбнулась и, не меняя положения тела, подняла босую ножку.

— Смотри! — Донара взяла узкую ступню подруги по несчастью и, зажав в горсти ее маленькие розовые пальцы, провела ладонью по ноге, где тоже синел длинный рубец от щиколотки до колена. — Пощупай сама, — предложила она Наташке.

Наташка подошла и пощупала рубец, сначала нерешительно, потом смелее.

— Сравни! — потребовала Донара, приподнимая вторую, не тронутую хирургом ногу Лили. — Чувствуешь: никакой разницы. Пока она лежала семьдесят дней на вытяжении после операции, кость восстановилась полностью. Заросла! Вот как! — Милые черные глаза засветились торжеством. — Костная пластинка в позвоночнике тоже прирастет и устроится как надо. Сначала она будет там вроде подпорки, а потом, потом… позвоночник ее, как это… ассими-лирует. Так ведь, да?

— Да! — хором ответили девочки, немножко насмешливо, немножко завистливо разглядывая свою гостью.

— Мы теперь сами все знаем не хуже врачей. Будем потом сгибаться, как угодно, а горб исчезнет. И кто еще не успел вырасти, вырастет.