Дерзание

— На начальника городской милиции.

— Милиции? — в глазах Алеши вспыхнула тревога. — У вас что-нибудь случилось?

— Нет, я в самом деле веду бой за территорию, жизненно необходимую моему союзнику.

— Кто же этот… союзник? — догадываясь, что речь идет о жилплощади, спросил Алеша не без зависти к тому, за кого так горячо хлопотал Аржанов. — Наверное, фронтовой товарищ?

— Ты почти угадал. — Иван Иванович взял подростка, точно маленького, за руку (они давно уже отошли от киоска и теперь медленно, не выбирая направления, шагали по тротуару). — Это вдова фронтового товарища. Ты его знал… Помнишь Дениса Антоновича Хижняка? Фельдшером работал в Сталинграде, а погиб он как командир штурмовой группы. Такой был рыжий, синеглазый.

— Я помню. — Алеша сразу представил веселого на вид, рыжего человека с крупным вздернутым носом. — Он заходил в нашу палату проведать своих раненых и расспрашивал о них санитара Леню Мотина. Вот кого я хотел бы еще встретить: Леню и Вовку. Паручина! Какая странная жизнь была тогда!

— Да, страшная, — согласился хирург.

— Нет, странная, — поправил мальчик. — Ведь все происходило, как в тяжелом сне. И, конечно, страшно было. Я так и не привык до конца войны… Всегда вздрагивал, когда рядом падал убитый или близко разрывалась бомба. А ведь мы до Берлина дошли с мамой… со своим госпиталем.

— Мы тоже, только с другого направления.

— Вы… с Варей Громовой?

— Да, со своей женой Варей, — подтвердил Иван Иванович с грустной улыбкой, пробежавшей, точно луч света, по его пасмурному лицу. Улыбка относилась не к Варе, а к ребяческому выражению «мы с мамой дошли до Берлина».

Однако Алеша понял по-своему: доктору Аржанову очень нравится его молодая жена. Но ведь он не из лысых!

— Мой папа погиб, — как будто без всякой связи сказал подросток. — Я не сразу узнал о его смерти. Мама скрыла это от меня и долго, долго не говорила. Я узнал случайно. Он погиб в танковой атаке осенью сорок второго года, когда мы были в Сталинграде.

— В сорок втором? Когда мы были на берегу Волги? — Голос Аржанова прозвучал глухо и отрывисто.

— Да, когда мы жили в блиндажах под берегом… Еще до наступления. И знаете, мама обманывала меня… — Алеша горестно усмехнулся, ему все труднее становилось говорить. — Она мне читала одно и то же письмо. Я это заметил по дырочке на бумаге, но не понял, отчего она так делала, а спросить почему-то побоялся. И раньше не понял ничего, когда она получила известие о смерти отца и упала без сознания. Конечно, что можно спрашивать с человека, если ему всего пять лет?

«Мне было тридцать пять, даже больше, и, однако, я тоже ничего не понял, — подумал Иван Иванович. — Значит, она отошла тогда от меня не потому, что стыдилась своего увлечения, а переживала новую утрату. Страдала в одиночку, боясь нанести удар своему ребенку, а мы не знали и не поддержали ее. — Иван Иванович вспомнил, какой приходила в операционную в те дни и ночи Лариса. — У нее у самой было мертвое лицо. Ведь она не переставала видеть в Фирсове отца своих детей. Сказала же она: «Мне не в чем его упрекнуть. И он герой и на фронте». Теперь понятно… Она любила меня, но слишком свежо и остро было горе утрат. А сейчас?» — Иван Иванович вспомнил взгляды Ларисы во время последних встреч, ее волнение. Боясь думать о ней дольше, стараясь убежать от себя, Иван Иванович сжал руку Алеши и громко сказал:

— Мне надо спешить! Я могу опоздать на прием.

— Спешите в атаку?

— На этот раз я должен победить. Приходи к нам. Мы всегда будем рады тебя видеть.

«Я провожу вас!» — так и рвалось у Алеши с языка, но он побоялся быть навязчивым.

— Ну, пожелай мне ни пуха ни пера.

И с резвостью юноши громоздкий на вид профессор побежал за автобусом, подкатывавшим к остановке.

5

В большом помещении приемной на Петровке было людно. Значит, не только хирург Аржанов пришел сюда насчет прописки. Поняв это, он сразу представил всю серьезность положения. Победить? Легко сказать, но как это сделать?

Прием у начальника управления городской милиции начался уже давно. То и дело входили к нему и выходили обратно люди с бумажками в руках, с озабоченными, зачастую расстроенными лицами. А вот один вышел сияя, и не только Иван Иванович посмотрел ему вслед с завистью. Девушка выпорхнула, беззаботно помахивая свернутым заявлением.

— Разрешили? — спросила громким шепотом старушка, сидевшая словно на иголках.

— Нет. Поеду теперь домой, в Саратов. У нас тоже хорошо.

Девушка бойко застучала каблучками к выходу а в очереди сказали:

— Раз дома хорошо, то и сидела бы дома.

— Такие и создают толкучку, только время у людей отнимают.

Но «таких» больше не было видно, все считали своей жизненной необходимостью остаться в Москве и у каждого это так и отпечаталось на физиономии.