Держаться за землю

На скуластом лице бугая червяком извивалась улыбка блаженства — Лютов был у него на пути и, сумев не ударить, обезволеть, сломаться внутри, глухо стукнулся мертвой спиной о дощатый забор, отпихнутый насильником с дороги.

— Пусти — задуши́ш! — негаданно крикнул лобастый, вкогтившись бритолобому в плечо. — Стiй, баран, почекай! — бросил Лютову, и Виктор увидел, что он глядит на поживу собрата, как на рожающую в лопухах собаку.

Похожи они были как близнецы — два вот этих бойца: оба кровь с молоком, «больше тонны не класть», оба светлые, голубоглазые. Насильник ощупкой слепца оторвал от себя зацепившую братскую руку и попер, как бурлак, как бульдозер, надо думать, на двор, из которого вымелась голоногая девка.

— Стiй, Мельник! Стiй! — Конвоир с хрустом вскинул «калаш». — З одного тебе двох зроблю! Стiй! Не чiпай!

Близнец посмотрел на него безумными глазами бугая, которого оттаскивают от коровы, а потом с тем же бычьим упорством рванул, поволок на удавке деваху.

— Стiй, Мельник! Замочу!

— Не можеш, сучонок!

Конвойный заныл, как движок на подъеме, для ободрения себя и, опустив ствол книзу, задолбил, зачертил вдоль дороги кипящую борозду… Бугай вмиг пригнулся всем телом, обернулся рывком, бросив тушу, запятился с раздавленной улыбкой на лице, рванул с плеча «калаш», надсаживаясь в крике:

— Ти, падла! Я тобi пострiляю! Я тобi зараз так пострiляю!

Лютов весь напружинился, чтобы рухнуть на брюхо, пропуская резучую очередь поверху, но близнецы, похоже, изготовились бить под ноги, выгрызая делянку земли и девчонку на ней друг у друга. А ведь молча прошли бы — ничего бы и не было, шевельнулась смешная колючая мысль. Все бы целы остались, кроме разве девчонки самой…

— Стоять! Стволы на землю! Або зараз обох покладу! Руки, руки менi показали обидва! Ви що тут, пiвнi, збожеволiли?! Негода! Другий хто, не бачу! Ти, Мельник?! Давайте! Обидва! Помалу! Ось так! Молодцi!.. — По улице засеменили трое с автоматами. — Ви що, орангутанги?! — вонзился промеж близнецов коренастый старшой — и раз одному по соплям! раз хуком второму под дых! — Зовсiм з глузду зъихали?! Так я вас обох пролiкую! — Стоял, по-птичьи дергая плешивой головой и разя убивающим взглядом то того, то другого. — Здати зброю обом! За що ти мочить хотiв його, двинутый?!

— Бабу вiн згвалтувати хотiв, подивися… — хрипнул грузно обмякший Негода, привалившись к забору и радуясь освобождению ото всего, что могло с ним случиться.

— Та ну i хрiн би з нею — мясо з дiркою! Пiдмиэться i далi пiде. З-за такого шмалял?.. Ти що тут робиш взагалi, Негода?! Це хто такий? — царапнул взглядом Лютова старшой.

— Затриманий. В штаб його вiв.

— Ну от i пiшли… А з тобою, Мельник, я окремо розберуся. Задрав ти мене! Я тебе, кобеля, каструю…

Девчонка шевельнулась, растягивая жгут на шее, и зашлась в выворачивающем кашле, раскрывая на полную рот и не в силах всосать в себя воздух. Встала на четвереньки и драла наждаком себе горло, клекотала, хрипела, перхала, похожая на кошку, которая пытается срыгнуть селедочную голову. Упертые в землю дрожащие руки подламывались, и казалось, что вся она изойдет этим кашлем, что какие-то необходимые человеку для жизни преграды разрываются в ней…

«Збожеволили» — всплыло в сознании только что прозвучавшее слово. Лютов многое видел и многое делал. Выезжал на зачистку молчаливых аулов, закатывал гранаты в дышавшие угрозою подвалы и прыгал в запыленную, обеззараженную взрывом темноту, как в какой-то подземный роддом, инкубатор, крольчатник, переполненный заячьим криком детей и густым, хриплым стоном рожениц. Цветастые юбки, чувяки, шерстяные носки. Большие упругие женские ноги — как подыхающие рыбины на суше. Прибирал и пристреливал пленных, окаменело глядя в детски жалобные и презирающе-бесстрашные глаза, не впуская в себя их щенячью мольбу и волчиную ненависть, как зачерствевшая земля не впитывает воду. Делал все, чтоб остаться живым, чтобы вытравить, выжечь из древней каменистой земли ту смуглолицую, коварно-ядовитую, непроницаемо-угрюмую, бесстрашную породу, живучую, как куст чертополоха.