Держава и топор

Неумышленные оговорки во время церковной службы – тема особая: за них наказывали как за описки канцеляристов. Примером может служить история, происшедшая 3 февраля 1743 года в Архангельском соборе Кремля, когда епископ Лев Юрлов, провозглашая «вечную память» Анне Петровне – покойной сестре правящей императрицы Елизаветы Петровны, «от незапности, по старости и от неосторожности» произнес вместо «Анна Петровна» «Елизавета Петровна»! Об этом тотчас было донесено в Сенат и самой императрице, хотя для всех было ясно: престарелый епископ оговорился. В конечном счете скандал для Юрлова, уже отсидевшего при Анне Ивановне десять лет в дальнем монастыре, закончился благополучно – Юрлова лишь отстранили от службы. Преступлением был признан и поступок диакона московского Андреевского монастыря Дамиана, который в 1752 году

пропустил в ектении имя матери правящей императрицы – Екатерины I, за что его пороли плетями, а тех, кто его не поправил, приговорили к тысяче поклонов.

Преступлением считалась также «описка» – пропущенная, незамеченная переписчиком (а также его начальником) ошибка при написании титула или имени монарха. Синонимом «описки» является выражение «врань в титуле». В купчей одного крестьянина 1729 года обнаружили титул «ея

императорского величества» вместо «его императорского величества» (тогда на престоле был Петр II). Страшнее оказалась описка дьячка Ивана Кирилова из Тамбова, который в 1731 году, переписывая присланный из столицы указ о поминовении умершей царевны Прасковьи Ивановны, вместо ее титула и имени «простотою» вставил титул и имя правящей императрицы: «ея императорское величество Анна Иоанновна… преселилась в вечный покой». Дьячка били кнутом и сослали.

«Подчистка» была иным, чем «описка», преступлением. Суть ее в том, что имена или титулы государей подьячие поправляли, хотя всем было известно, что прикасаться к написанному титулу или имени государя было нельзя – с момента своего появления на бумаге эти слова считались священными. Но часто чиновник, совершивший при написании ошибку, ленился заново переписывать весь документ, брал нож и начинал выскабливать ошибку в строке, благо бумага тогда была плотная и позволяла почти незаметно удалить брак. Между тем этим своим действием он совершал государственное преступление, ибо оскорблял прикосновением своей руки царский титул. За подчистку титула в рапорте были наказаны отставной прапорщик Василий Лихарев и писавший рапорт пономарь Петр Федоров: первого оштрафовали на 15 руб., а переписчика били батогами.

Наказанию подвергались за «прописку» или «недописку» – пропуск. Вместо «всепресветлейшая» крестьянин Иван Латышев написал «всепрестлейшая», то есть пропустил слог «ве». В конце челобитной нашли еще одну прописку: вместо слова «всемилостивейшая» он написал «всемлстивейшая», пропустив буквы и

и о. Причем во втором случае можно было говорить скорее о выносе гласных, что часто делалось при написании длинных слов. Латышева наказали плетьми, а помещика его, под диктовку которого писалась роковая челобитная, оштрафовали на 300 руб. За эту сумму таких Латышевых можно было купить целую деревню.

Известен случай курьезной оговорки, которую можно считать «устной опиской». В 1729 году в Ярославле поссорились купцы – сын и отец Пастуховы. Потом Федор донес на своего отца Михаила, который, ругая сына, сказал: «„Я-де, сам более Бога и я велю тебя по всем рядам бить кнутом“, – и он-де, Федор, ему, отцу своему, молвил: „Без указу-де его величества кнутом бить не надлежит“, – и отец же-де ево, Михайла, говорил к персоне е. и. в.: „Ваш то-де Пилат на Москве, а я-де дома“. – А те-де слова слышали свидетели два человека». Михаил Пастухов оправдывался тем, что «сказал, не умея он выговорить титула е. и. в., молвил „инпилатор“-де на Москве и в том на оных свидетелей слался же». Свидетели встали на сторону отца – «сказали тож, что и оной Михайла показал», и ложный изветчик – сын Федор Пастухов – был бит кнутом и отправлен в Гилянь.