Держава (том второй)

— Вот, господа, как воюют павловцы, — с почтением повёл Рубанова на почётное место, рядом с собой и генералом, полковник Ряснянский. — Шампанского! — подождал, когда собранская прислуга нальёт в бокалы офицеров шипучий напиток. — Сушим хрусталь за кавалера Рубанова, — взял в свои руки руководство встречей. — Пьём стоя.

Офицеры, с криком «ура», повалили к Акиму чокаться бокалами.

— За Владимира–маленького, господа, — предложил следующий тост Ряснянский. — У меня тоже есть, но без мечей, — когда выпили, сообщил он. — Теперь — за Владимира–большого, коим награждают с генеральского чина. Шампанского всем.

— Что за «большой?» — спросил у полковника Рубанов.

— Владимир 3‑й степени, — мечтательно закатил тот глаза и через секунду закричал: — Песенников сюда и полковой оркестр… наступает старинная полковая традиция пиршеств, — возвестил он.

Генерал, попрощавшись с офицерами, и ещё раз пожав руку Акиму, счёл за благо пораньше покинуть торжественный ужин.

— Господин поручик, с вас и начнём, — обратился к Рубанову старший полковник. — Надеюсь, поручик Гороховодатсковский, в своё время, довёл до вашего сведения церемонию чествования.

Аким утвердительно кивнул головой.

— Тогда в центр!

Чётко печатая шаг, Рубанов направился в середину зала, где расположились песенники, и вытянулся во фрунт. Затем, с низким поклоном взяв с подноса стакан водки, сказал песенникам:

— Ваше здоровье, братцы, — и под гром полкового гимна осушил его одним махом.

В этот момент, солдаты, делая серьёзные лица, подхватили Акима, больно задев рану, и подняли в положении «смирно» над головами.

Рубанов помнил, что «наверху» полагалось выпить бокал «вдовы Клико», что он и исполнил, стараясь не показать боль от раны.

Затем песенники стали весело исполнять «чарочки» в честь офицеров, по очереди выходящих на середину, и выпивающих прежде водку, а «наверху» — шампанское.

Пока ещё никого не уронили. Оркестр без конца исполнял туш, а песенники, тоже прилично остограмившись, вопили батальонные песни.

Постепенно начинался полковой бедлам.

«Куда там Собинову с его репортажем из жёлтого домика, — хмыкнул Аким, расслабившись и с удовольствием наблюдая, как песенники подхватывали на руки и поднимали наверх уже по несколько офицеров, произносящих там сумбурные спичи, и при этом, стараясь, перекричать друг друга. После окончания их заумных речей, Ряснянский командовал: «На ноги!» — и офицеров бережно опускали на пол, тут же поднимая следующих.

Пили за всё. Даже за жареных маньчжурских кузнечиков.

Ночевать, разумеется, Аким остался в казарме.

Утром, вернее днём, в канцелярии полка он написал рапорт об исходотайствовании отпуска.

Дико больной полковой адъютант — не Эльснер, получивший штабс–капитана и принявший роту, а поручик Буданов, понёс рапорт на подпись Щербачёву.

В результате, Рубанов отбыл в полугодовой отпуск для поправки здоровья.

Отпуск!

Лёжа на диване, Аким просматривал газеты, узнав, что русский консул получил из Порт—Артура письмо, сообщающее подробности относительно употребления японцами особого снаряда в форме сосиски, который они бросают в ретраншемент, где он рвётся и издаёт такое зловоние, что солдаты падают в обморок.