Читаем Державин полностью

Подражал Державин и элегиям Сумарокова, их мрачному пафосу, гибко передававшему душевные страдания человека. Но сразу становилось заметным и различие между поэтами. Элегии Сумарокова носили отвлеченный характер, в них отображалось горестное чувство «вообще». Державин же пишет свои стихи по конкретному поводу. В стихотворении «Раскаяние» Державин с тоской вспоминает о месяцах жизни, проведенных за карточным столом в Москве, и глубоко скорбит о своем падении. Однако обвиняет при этом он не самого себя, а сетует на сборище соблазнов и «лабиринт страстей» — город Москву, как магнит притягивающий молодых людей к развратной жизни. Державин пишет:

Лишил уж ты меня именья моего,Лишил уж ты меня и счастия всего,Лишил, я говорю, и — что всего дороже —(Какая может быть сей злобы злоба строже?)Невинность разрушил! Я в роскошах забавИспортил уже мой и непорочный нрав,Испортил, развратил, в тьму скаредств погрузился,—Повеса, мот, буян, картежник очутился.

Таким образом, уже в первые годы творчества Державин обращался к фактам своей личной жизни как к предмету поэзии, он принципиально признавал эту возможность и пользовался ею.

В жанре оды Державин шел вслед Ломоносову, но с первых шагов показал и свою самостоятельность. Так в «Оде Екатерине II-й», относящейся к 1767 году, Державин встает в позу независимого поэта, руководимого только истиной. Он демонстративно заявляет:

Вдохни, о истина святая!Свои мне силы с высоты…Я Муз с Парнаса не сзываю.С тобой одной хочу я петь.

Муз сзывал Ломоносов, он стремился «на верх Парнасских гор» (оды 1742, 1746 годов и др.), ему и противоречит Державин:

На что ж на горы горы ставитьИ вверх ступать, как исполин?Я солнцу свет могу ль прибавить,
Умножу ли хоть луч один? —

лукаво спрашивает Державин, опять-таки метя в Ломоносова, и неожиданно для торжественной оды совсем в бытовой, добродушно ругательной интонации восклицает:

Поди ты прочь, витийский гром!

Эта простота, обыденность интонации заметно характеризует первую державинскую оду. Пока это еще не сознательное стремление сталкивать высокие и низкие понятия и слова, но естественное отличие стиля Державина, простого солдата, от принятых одических норм, от обычного классического словоупотребления,

В оде Державина обнаружились новые для этого жанра мотивы, и стало проступать коренное державинское начало, впоследствии столь отличавшее его в кругу современных поэтов.

В печати Державин впервые выступил в 1773 году с переводом и оригинальным стихотворением, напечатанными без имени автора. Во второй книжке сборника «Старина и Новизна», изданной В. Г. Рубаном, Державин поместил один из своих переводов с немецкого и напечатал отдельным изданием в количестве пятидесяти экземпляров оду на бракосочетание великого князя Павла Петровича.

Ода трактует, в сущности, любовную тему, и в ней, несмотря на ломоносовский характер ее основного тона, пробиваются интонации дружеского, семейного свойства. Заметен интерес Державина к картинным описаниям, к звукам и краскам, к фразеологии «высокого стиля»:

Ни молньи в слух мой не дерзают,Ни понт, ни вихрь, ни лес шуметь…
В пространстве бездны звезд широком,В эфирной дальности высот…Молчите, страшны Норда громы,И свет престаньте потрясать…Ср. в «Оде 1747 года» Ломоносова:Молчите, пламенные звуки,И колебать престаньте свет…

Но, подчеркивая «грандиозность» события — женитьбу наследника престола, Державин умеет сказать о том, что эти полубоги, в сущности, люди, которым свойственны обычные человеческие чувства:

Тут сердце сердцу отвечает,Корона так же увенчает,
Как то, меня что любишь ты.

Вслед за этим снова идут строфы торжественной оды, которая заключается утверждением в виде риторического вопроса: «Конечно, здесь живет любовь?»

С большой охотой Державин живописует световые эффекты:

В тенях лазурных, быстропарных,В зорях лиловых, лучезарныхЧудесный радужный чертог.

Или:

Янтарный облак ограждаетГде холмы красные вокруг…Меж перл кристальны бьют где воды…
Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное