Читаем Державин полностью

Дорогой шедши, вдруг он в яме очутился.Отец, который с ним случился,Скорее бросился веревку принести,Домашнюю свою премудрость извести;А думный между тем детина,В той яме сидя, рассуждал:«Какая быть могла падения причина?.Что оступился я, — ученый заключал, —Причиною землетрясенье;
А в яму скорое стремленьеМогло произвести воздушное давленье,С землей и с ямою семи планет сношенье…»Отец с веревкой прибежал:«Вот, — говорит, — тебе веревка; ухватися.Я потащу тебя; смотри, не оборвися».«Нет, погоди тащить; скажи мне наперед:Веревка вещь какая?»Отец хоть был и не учен,
Да от природы был умен.Вопрос дурацкий оставляя:«Веревка вещь, — сказал, — такая,Чтоб ею вытащить, кто в яму попадет».«На это б выдумать орудие другое,А это слишком уж простое».«Да время надобно, — отец ему на то, —А это, благо, уж готово».«А время что?»
«А время вещь такая,Которую с глупцом не стану я терять.Сиди, — сказал отец, — пока приду опять».Что, если бы вралей и остальных собратьИ в яму к этому в товарищи послать?..Да яма надобна большая!

Жил в Петербурге на Васильевском острове сенатский обер-прокурор Алексей Афанасьевич Дьяков, отец пятерых красавиц дочерей Анны, Екатерины, Александры, Марии и Дарьи. Друзья-поэты были знакомы с этой милой семьей и часто ее навещали, конечно, не за тем, чтобы слушать сенатские анекдоты, которые рассказывал почтенный обер-прокурор: они влюбились.

Капнист сделал предложение Александре Дьяковой, оно было принято, и в 1779 году отпраздновали свадьбу. Хемницер и Львов ухаживали за Марией Алексеевной с неравным успехом. Отвергнув чувство Хемницера, она выбрала Львова. Но тут встретилось препятствие: родители отказали Львову в руке дочери. Что оставалось делать бедным влюбленным? «Бежать» со Львовым Мария Алексеевна не решилась, однако в надежде на лучшие времена потихоньку с ним обвенчалась. Три года этот брак сохранялся в строгой тайне, и только в 1783 году родители, наконец, дали свое согласие и очень удивились, узнав, что дочь не стала его дожидаться.

Так породнились между собой друзья-поэты. Две сестры счастливо вышли замуж, а что касается третьей, Дарьи, то о ней речь еще будет впереди. Она также не вышла из дружеского кружка, собравшегося вокруг Державина в Петербурге, и впоследствии заняла в нем очень видное место.

Глава 6

«ОДА К ФЕЛИЦЕ» И «СОБЕСЕДНИК»


Весной 1783 года весь Петербург облетело новое слово — «Фелица». Громко говорили о том, что так называется ода, посвященная императрице, шепотом добавляли, что в ней досталось Потемкину, Вяземскому, Нарышкину, братьям Орловым — первым людям при дворе, знаменитым вельможам империи. Хвалили смелого автора, высказывали опасения за него: убережется ли от гнева осмеянных им фаворитов?

— Да где ж списать «Фелицу»?

— Ода напечатана в новом журнале «Собеседник любителей российского слова».

— А кто сочинил оду?

— Татарский мурза. Имени его не объявлено. Сказано, что переведена с арабского языка в 1782 году.

— Неужели с арабского?

Тот, кто брал в руки книжку «Собеседника», мог узнать об авторе побольше, прочитав заглавие оды: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная — некоторым мурзою, издавна проживающим в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге». Однако внизу страницы редакция поместила маленькое примечание: «Хотя имя сочинителя нам и неизвестно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке».

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное