Державин

Глядит на всех — и на царей,Кому в державу тесны миры;Глядит на пышных богачей,Что в злате и сребре кумиры;Глядит на прелесть и красы,

Глядит на разум возвышенный,Глядит на силы дерзновенны —И точит лезвие косы,—

Державин содрогнулся.

Едва Аксаков произнес последние стихи;

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покоюИ с чистою своей душоюБлагословляй судеб удар,—

поэт уже обнимал чтеца со слезами на глазах. Потом он молча сел, посадил Аксакова и, держа его за руку, сказал тихим, растроганным голосом;

— Я услышал себя в первый раз…

И вдруг прибавил громко, с какой-то бытовой интонацией, снявшей всю торжественность минуты;

— Мастер, первый мастер! Куда Яковлеву! Вы его, батюшка, за пояс заткнете.

Слова Державина, в чем нет сомнения, верно переданные Аксаковым, очень для него характерны. И на склоне дней, очевидно в лучшие свои минуты, — Аксаков произвел на него большое впечатление — Державин не мог и не хотел выдерживать пафос и приподнятость тона. Произнеся в «высоком слоге» фразу: «Я услышал себя в первый раз», — он тут же добавил, как показалось собеседнику, «с каким-то пошлым выражением», фразу «низкого стиля»: «за пояс заткнете», — резанувшую ухо Аксакову. Но ведь так Державин писал и все свои оды, и было бы грехом на него за это обижаться!

«Водопад» Аксакову читать не пришлось: Державину ужасно хотелось послушать свои трагедии. Он послал за домашними, едва познакомил чтеца с Дарьей Алексеевной и нетерпеливо ждал начала.

Была выбрана трагедия «Ирод и Мариамна». Аксаков знал ее и не считал большим успехом поэта, но находился в таком лирическом настроении, что рад был читать Державину что угодно, хоть по-арабски, — в любых звуках желала вылиться вскипевшая душа.

Аксаков духом прочел трагедию, опасаясь, что восторженность его может охладеть и тогда все пройдет, ибо стихи ему никак не нравились. Воодушевившись встречей с Державиным, Аксаков читал с увлечением и произвел магическое действие. Поэт не мог сидеть спокойно, часто вскакивал, руки его делали беспрестанные жесты, голова, все тело пришли в движение. Восхищению Державина не было конца. Через несколько минут он схватил аспидную доску и стал писать грифелем. Рука его дрожала, он беспрестанно стирал написанное. Наконец Державин взял у Аксакова трагедию и на первом листе написал четыре строки, посвященные чтению. Книга с надписью затерялась, и, когда Аксаков рассказывал этот эпизод в своих воспоминаниях о Державине, он мог привести только одну сохранившуюся в памяти строку: «Себя услышал в первый раз…»

Зимой 1816 года Аксаков был частым и любимым гостем в доме Державиных. Он прочел поэту вслух его трагедии «Евпраксия», «Атабалибо», «Василий Темный», перевод трагедии Расина «Федра» и два тома мелких стихотворений — басен, картин, надписей, эпитафий и мадригалов. Своих ранних стихов Державин слушать не любил.

Частые чтения очень волновали Державина. нервы его расходились, и он заболел. Дарья Алексеевна, оберегая здоровье мужа, посоветовала Аксакову сказаться больным, в чем, собственно говоря, не было обмана, так как он действительно захварывал. Внезапная болезнь чтеца и слушателя не осталась незамеченной. В Петербурге заговорили о том, что приезжий из Москвы зачитал старика Державина своими сочинениями, да и сам зачитался, сошел с ума, его вывели с полицией из дома и отдали на излечение частному лекарю.

В своих воспоминаниях о поэте Аксаков запечатлел черты его облика:

«Благородный и прямой характер Державина был так открыт, так определенен, так известен, что в нем никто не ошибался: все, кто писал о нем, — писали верно. Можно себе представить, что в молодости его горячность и вспыльчивость были еще сильнее и что живость вовлекала его часто в опрометчивые речи и неосторожные поступки. Сколько я мог заметить, он не научился еще, несмотря на семидесятитрехлетнюю опытность, владеть своими чувствами и скрывать от других сердечное волнение. Нетерпеливость, как мне кажется, была главным свойством его нрава; и я думаю, что она много наделала ему неприятных хлопот в житейском быту и даже мешала вырабатывать гладкость и правильность языка в стихах».

В конце мая 1816 года Державины выехали в Званку. Дни потекли в обычных занятиях: Державин слушал чтение вслух, музыку, понемногу занимался в своем кабинете, беседовал и шутил с племянницами. Часто, уходя спать, он повторял собственные стихи:

Блажен, кто поутру проснетсяТак счастливым, как был вчера.