Державин

Это были вирши, ходившие по Москве:

Появились недавно на Руссии франк-масоныИ творят почти явно демонически законы,Нудятся коварно плесть различны манеры,Чтоб к антихристу привость от христианской веры.К начальнику своего общества привозят,Потом в темны от него покои завозят,Где хотяй в сей секте быть терпит разны страсти,

От которых, говорят, есть не без напасти.Выбегают отовсюду, рвут тело щипцами,Дробят его все уды шпаги и ножами,Встают из гробов, зубами скрежещут,Мурины, видя сей улов, все руками плещут.А из сего собора в яму весьма темнуПриводят их, в камору уже подземну,Где солнечного света не видно ни мало,Вся трауром одета, как мёртвым пристало.

Там свечи зажжённые страха умножают,В гробе положенные кости представляют.Встая из гробов, кости берут нож рукоюИ стакан, полный злости, приемлют другою.Проколов сердце, мертвец стакан представляет,Наполняя кровью, как жрец, до дна выпивает…

Державин смутно слыхал о фраймауэрах[16] организовавших тайные ложи в Питербурхе и Москве, где иногда собирались и явно. Но в суть сего таинственного учения по молодости не вникал и франкмасонов сторонился.

– Полно, тётушка, да масон ли он?

– Да уж не перечь! Опасным волшебством занят и за несколько тысяч вёрст неприятелей своих ворожбою умерщвляет. Да дочти до конца!

Молва утверждала, что выход из масонства был делом крайне опасным: в обществе остаётся портрет каждого члена, благодаря чему орден распоряжается жизнью отступника:

Многие к тому примеру, говорят, бывали,Которые от себя веры отстать пожелали,Но из оных в живых нет на свете;Вить стоит смерть в его живом портрете,Который лишь поранят пулей из пистолета,В тот час увянет и лишится света…

В Семилетнюю войну против пруссаков масоны, как сказывали, передавали военные секреты через великого князя Петра Фёдоровича Фридриху II[17]

. Поговаривали, что масоны уже проникли повсюду, что в ложах сих состоят знатнейшие бояре: Апраксины, Долгорукие, Куракины, Трубецкие, Репнины, Чернышовы, Панины, Шуваловы. Тайна, которую масон клялся никому и ни под каким видом не открывать, не бывала открыта и ему. Для каждой новой ступени посвящённого масона следующая оставалась секретом – мрак лишь сгущался…

Державин спомнил, что после переворота Екатерины II велено было взять под стражу их Преображенского полка протопопа Андрея, «яко масона и явного злодея церкви», который во время учений в Петров пост, «явно ругая предания святых отцов, раздрешал во все пости мясо исть».

Сам сержант чурался чужебесия, хранил верность добрым православным заветам и особого страха перед франкмасонами не испытывал. Однако под угрозою сообщить обо всём матушке Фёкла Савична строго-настрого наказала племяннику не встречаться более с Шуваловым.

Да что там! Если податься к тётушке, то никакого житья не будет!..

Пришедь на Поварскую, Державин с горячностью набросился на Максимова:

– Что же ты, негодь этакая, за меня даже не заступился, хоть сам кругом виноват! И это при твоих-то приятелях, значущих чиновных людях из господ сенатских и магистрата!

– Ах, душа моя! – нимало не смутившись, ответствовал Максимов. – Жаль тебя, да не как себя… Не серчай, мне теперь и вовсе недосуг.

И впрямь он был захвачен планом во что бы то ни стало отыскать клад запорожцев и почасту разговаривал о том, затворившись в своих комнатах с Иваном Серебряковым, рябым хитрованом, которого выпросил-таки из сыскного приказа под своё поручительство.

Державина же ожидал в доме Блудова пакет с вызовом в канцелярию Преображенского полка. Думал, какая нахлобучка ему следует, ан вышла неожидаемая радость. Отправлявший в Питере, в гвардейском полку, уже секретарскую должность приятель его Неклюдов прослышал, что Державин в Москве вовсе замотался. Сжалился он над ним и безо всякой его просьбицы написал, чтобы причислили сержанта к московской команде. А известию, присланному насчёт Державина из суда, в канцелярии все только дивились и смеялись.