Державин

— Вы долго будете дурманить водкою крестьян-бедняков? Долго шинки будут, как чума, опустошать белорусскую землю?

Ноткин не смутился. Он сочувственно закивал головой, с горестной улыбкой соглашаясь с доводами сенатора. Не улыбались только его темные и как бы непрозрачные глаза.

Державин наметил широкий и последовательный план спасения белорусов от хронического голода. Он послал с дороги подробный доклад о предпринятых в крае мерах Павлу и генерал-прокурору Петру Хрисанфовичу Обольянинову, который не раз способствовал смягчению крутости императора и заботился о беспристрастности в судах. Ответ был милостивым: Державину было пожаловано две награды разом — чин действительного тайного советника и почетный командорский крест святого Иоанна Иерусалимского.

Почти полгода, с июня по октябрь, провел сенатор в Белоруссии, изучая подробно условия жизни, быт, промыслы местечек и деревень, и начал составлять обширную записку о положении края и причинах голода среди крестьян. Видя опасный для простого народа сговор помещиков с винокурами и корчмарями, порешил он внести предложение о преобразовании края и переселении в другие части России нетрудового люда, как-то: так называемой панцырной шляхты, составлявшей многочисленное окружение богатых магнатов, и факторов, винокуров, шинкарей, перекупщиков, истощавших белорусских поселян.

Между тем местные дворяне, недовольные тем, что Державин велел им крестьян своих кормить и наложил опеку на имение Огинского, пробудились от дремучки и послали на сенатора оклеветание Павлу, стараясь встревожить его опасностью народного мятежа. Но, к их удивлению, эти письма вызвали у пылкого императора приступ гнева против самих авторов. Он уже приказал военным начальникам, находящимся с полками в Полоцке, действовать против шляхты, и лишь Державин представлениями своими успокоил государя.

Исполнением сих нелегких комиссий сенатор приобрел у Павла великое уважение и доверенность. На возвратном пути он заехал в резиденцию государя Гатчино и остановился у генерал-прокурора Обольянинова в скромном и строгом по архитектуре Большом Гатчинском дворце. Здесь все было непохоже на любимые постройки покойной Екатерины II: не имелось ни пышных украшений на фасадах, ни многочисленных статуй на фронтонах и аттиках, ни «вздыхающих кариатид», представляющих печальный вид мучимого и страдающего человечества. Язык камня выражал и утверждал павловский дух, как и язык его указов.

Обольянинов, остролицый, с анненской звездой и знаками французского королевского ордена святого Лазаря, провел Державина в свои комнаты роскошной, бело-золотой готической галереей. Здесь он объявил сенатору, что Павел возвел его в должность президента коммерц-коллегии.

— По какой причине пал на меня сей выбор? — удивился Державин.

— Предместник ваш, князь Гагарин, — отвечал генерал-прокурор, — подозревается государем в покровительстве англичанам, коих его величество терпеть не может. Не имея к нему больше доверенности, государь нашел достойным вас.

— Но где же Гагарин? — сказал Державин, памятуя, что речь идет о близком лице любовницы императора.

— Сделан министром коммерции. А вы президентом с полною доверенностью.

— В чем же состоит та доверенность? — унимая раздражение, осведомился сенатор.

Обольянинов предложил ему печатную инструкцию. Быстро прочтя ее, Державин, все более разгорячаясь, стал рассуждать:

— Петр Хрисанфович, что же это получается? Министр управляет коммерцией, определяет и отрешает чиновников, смотрит за таможнями, делает предписания консулам, составляет торговые трактаты и тарифы. Он определяет все это коллегии, и та его распоряжения исполняет. А мне что остается?

В запалке Державин говорил быстро и сбивчиво — знал за собою, что шепелон, шепетун, но утишить речь свою для придания ей большей внятности уже не мог. Не владел собою.

— Я не что иное, как рогожная чучела, которую будут набивать бумагами! — горячо продолжал Державин. — А голова, руки и ноги, действующие коммерциею, — князь Гагарин!

И без того острый нос Обольянинова при сих словах вытянулся. Он со страхом ответствовал:

— Так угодно было государю…

С той поры Павел выказывал Державину свою доверенность на отдалении. Один за другим ложились на стол сенатора милостивые рескрипты.

20 ноября 1800 года он вошел в совет Екатерининского и Смольного благородных институтов.

21 ноября был назначен «вторым министром при государственном казначействе», где первым был А. И. Васильев.

22 ноября Васильева вовсе отстранили от службы, а Державина назначили государственным казначеем.

27 ноября ему определили ежегодно шесть тысяч рублей столовых денег.

Однако когда Державин испросил разрешения лично доложить государю о результатах поездки в Белоруссию, Павел отказал ему, ответив Обольянинову:

— Он горяч, да и я! Так мы, пожалуй, опять поссоримся. Пусть ужо его доклады ко мне идут через тебя…

2