Дерзкая и желанная

Оливия поморщилась от этого легкого укора главным образом потому, что знала: он вполне заслужен.

– Спасибо, Хилди. Обещаю, что больше не буду вас обманывать. – Освободившись наконец от мокрых вещей, она присела, давая служанке возможность надеть ей через голову модное дорожное платье в полоску.

Служанка поцокала языком.

– Я всегда буду на вашей стороне, что бы ни случилось, но Терренс совсем другое дело: при всей его любви к вам он в первую очередь предан герцогу.

– Я знаю.

– Пойду закажу нам в дорогу сандвичи и сообщу Терренсу, что мы будем готовы выехать через полчаса. – Затянув наконец шнуровку на платье Оливии, Хилди стремительно вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.

Девушка вытащила из прически шпильки, расчесала волосы и закрутила в простой узел на затылке. Возле стула Хилди оставила практичные, крепкие ботинки, но как всунет правую ногу, которая распухла чуть ли не вдвое, в узкий ботинок, Оливия не могла представить. Она приподняла подол, чтобы взглянуть на ногу, которая гротескно выпирала из когда-то красивой, а теперь грязной голубой туфельки, но снять туфлю не решилась, ибо ни за что не втиснула бы ее ни во что другое. Вместо этого опустила подол, сунула ботинки в саквояж и захромала по комнате, проверяя, не осталась ли где лента или гребень.

К возвращению Хилди Оливия была готова отправиться в путь и жестом предложила ей идти первой, дабы служанка не заметила ее хромоты, а то разохается или вовсе без надобности отложит отъезд.

Пока Терренс грузил их багаж, Оливия с горем пополам забралась в карету. Через минуту служанка просунула голову в дверь и громко сказала, стараясь перекричать стук дождя по крыше:

– Сейчас только заберу еду, которую приготовила нам жена трактирщика, и можно трогаться.

Она захлопнула дверцу и нырнула в таверну, тщетно пытаясь увернуться от дождя.

Оливия смотрела на узкую грязную улочку, по которой они с Джеймсом недавно шли, моля об оцепенении, чтобы не чувствовать не только пульсирующей боли в ноге, но и, конечно же, сердечных мук от того, что будущее, которое она рисовала себе, никогда, никогда не наступит. Она не просто представляла свою жизнь с Джеймсом, а всей душой верила в нее. Уверенность, что однажды она выйдет замуж за него, была тем компасом, который управлял ее решениями, большими и маленькими. Какое платье надеть? Что понравится Джеймсу? На какое суаре пойти? Где вероятнее всего будет Джеймс? Какую книгу прочесть? Какая тема будет самой интересной Джеймсу?

Какая же она жалкая дурочка.

Оглядываясь теперь назад, она понимала, что ее горячее стремление доставить ему удовольствие было хуже, чем глупостью. Она как будто забыла себя, забыла, что она Оливия Шербурн. Забыла, что существует отдельно и совершенно независимо от Джеймса Эверилла.

Гнев – на себя, на Джеймса, на все проклятые артефакты, которые он уже отыскал и еще отыщет, – вспыхнул у нее в душе. В отчаянии она заколотила кулаками по бархатной обивке сиденья, однако оно было слишком мягким, чтобы дать мало-мальское удовлетворение, поэтому в сердцах пнула ногой противоположное сиденье.

Боже милосердный! Ногу от лодыжки до бедра прострелила такая адская, ослепляющая боль, что у нее потемнело в глазах, и Оливия ухватилась за стену, чтобы не потерять сознание и не свалиться на пол.

На глазах выступили слезы. Дура, дура, ду…

«Бум-бум». Окна кареты задребезжали от мощного стука, и дверца распахнулась.

Оливия быстро вытерла слезы – незачем Хилди видеть ее плачущей, – но это была не служанка.

В проеме показался запыхавшийся Джеймс и, не обращая внимания на поливающей дождь, воскликнул:

– Слава богу, успел! Я боялся, что ты уже уехала.

– Мне казалось, что мы уже попрощались, – отозвалась она чуть резче, чем намеревалась.

– Знаю, но я просто не могу позволить тебе уехать.

Она тихонько фыркнула, пораженная его нахальством.

– Позволить или не позволить не в твоей компетенции. Я сама приняла такое решение и намерена ему последовать.

Со свисающих на лоб мокрых прядей капало ему на нос.

– Я еще не решил, сообщать Хантфорду о твоей выходке или нет.

– Это что, угроза? Но я же сказала: если считаешь необходимым все рассказать брату, то можешь сделать это безо всяких препятствий с моей стороны.

– Я не могу понять причину твоих поступков.

Не могла же она ему сказать, что проклятая нога адски дергает или что ее глупое сердце разбито.

– Куда я еду и что делаю, тебя не касается. Той власти, которую ты когда-то имел надо мной, больше нет. Как только Хилди вернется, мы тронемся в путь, с твоим благословением или без него.

– Ну и прекрасно. – Он забрался в карету, захлопнул дверь и уселся на сиденье напротив.

– Что, черт побери, ты делаешь?

Джеймс предпочел не реагировать на ее вульгарное выражение… чума его забери!

Как мокрый пес, он резко тряхнул головой, и Оливия вздрогнула от холодных брызг.

Раньше она нашла бы его пренебрежение приличиями возбуждающим, даже пикантным, но теперь оно вызвало лишь желание пнуть его здоровой ногой.

– Какие прекрасные манеры! – съязвила Оливия, на что Джеймс лишь пожал плечами и парировал:

– Ты сама начала это своим «черт побери!».