Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

К счастью, фельдмаршалу не пришлось «анахоретствовать» – монархиня удостоила его своим высочайшим посещением: совершила поездку в Рогервик, в ходе которой осмотрела новоустроенный мол и другие постройки, предназначенные для базирования Балтийского флота. Она осталась довольна увиденным и всячески поощряла растроганного старика, даже даровала ему привилегию входить к ней без доклада. Однако Миних претендовал на большее внимание самодержицы к своей особе: «Посвятите мне, всемилостивейшая государыня, в день один час или даже меньше часа и назовите это время часом фельдмаршала Миниха. Это доставит вам средство обессмертить свое имя». В этих словах – весь Миних! Бьет в глаза не только его непомерное самохвальство (сама мысль о том, что Северная Семирамида увековечит себя прежде всего благодаря общению с ним, звучит кощунственно), но и твердая уверенность в собственной принадлежности к мировой Истории. И каждый свой шаг, жест, слово, поступок Миних взвешивает и совершает как бы с расчетом на века, оценивает в исторической перспективе. Однако История видится ему не скучным эволюционным процессом, а скорее театром – эффектно брошенной фразы, колыхания имперского стяга над басурманской фортецией или мольбы о пощаде низложенного фаворита. Этому неистовому ревнителю славы мало быть «столпом Российской империи» (хотя раньше он так себя называл) – ему подавай планетарные масштабы! «Пройдите, высокая духом императрица, всю Россию, всю Европу, обе Индии, – вновь обращается он к Екатерине II, – ищите, где найдете такую редкую птицу… Это тот почтенный старец, перед которым трепетало столько народа!»

За всем этим просматривается какая-то рисовка, натужность, помпа, о чем очень точно сказал князь Петр Долгоруков: «В характере фельдмаршала Миниха… преобладало желание кем-то казаться, становиться в позу героя, великого человека, и для достижения этого он не брезговал ни жестокостью, ни интригами, ни собственным унижением… Его интересовала только внешняя сторона: все способы были хороши: лишь бы

выглядеть подобающим образом!»

Что до наружного лоска, то даже в старости Миних демонстрировал свои «политичные» любезности по отношению к дамам. Он (и восьмидесятилетний) усиленно ухаживал за молоденькими женщинами двора. Сохранилась его записка к обворожительной красавице графине Анне Строгоновой: «Преклоняю пред Вами колена, и нет места на Вашем чудном теле… которое я не покрыл бы, любуясь им, самыми нежными поцелуями… Нежно любящий старик».

Екатерина II, обратив внимание на галантный тон его писем, заметила: «Вы так любезно ко мне пишете, что со стороны могло бы кому-нибудь показаться, что между нами есть сердечные отношения, если бы Ваши почтенные лета не исключали всякие подозрения в этом роде».

В последние годы жизни сбылась мечта Миниха, о которой он грезил в ссылке, – ко всем его обязанностям прибавилась еще и должность сибирского губернатора.

Окруженный внешним почетом и различными почестями, Бурхард Христофор Миних умер на восемьдесят пятом году жизни 16 октября 1767 года. Он уходил из жизни, как сказал бы об этом поэт, «на постели при нотариусе и враче». Неистовый ревнитель славы, он добился того, что все-таки вошел в Историю и как талантливый военный инженер, и как администратор, и как главнокомандующий победоносной российской армией.

«Обязан женщинам». Рейнгольд Густав Левенвольде

В своей знаменитой «Эпистоле о стихотворстве» (1747) Александр Сумароков издевательски писал, что щеголь

родился, как мнит он, для амуру,

чтоб где-нибудь к себе склонить такую ж дуру.

Однако в XVIII веке существовал вертопрах и принципиально иного типа. Амур, как, впрочем, и само щегольство, был для него не целью, а средством возвыситься, занять блистательное положение в обществе и при дворе. Каждый из них был готов, заглушая естественную антипатию, ухаживать за богатой пожилой особой и прикидываться отчаянно влюбленным, когда сердце молчало. Это был тип коррумпированного щеголя-карьериста, чья куртуазность, галантность и политес были замешены на жестком прагматизме. Одним из таких альфонсов был отпрыск древнего прибалтийского баронского рода, известного в Ливонии еще в XIV веке, красавец и франт Рейнгольд Густав Левенвольде (1693–1758). Как аттестовал его мемуарист, это был истый щеголь «весьма недурной наружности, вкрадчивый, проницательный, обожавший развлечения и с душой столь же черной, как наружность его была изрядна. Он пользовался большим успехом у женщин; игрок, мот, страстный приверженец роскоши и притом без гроша в кармане, он жил на содержании своих любовниц, а в игре передергивал в карты».