Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Регентшу вообще отличало исключительное милосердие. Очень точно сказал об этом современник Христофор-Генрих Манштейн: «Никто не имел повода жаловаться, так как Россия никогда не управлялась с большей кротостью, как в течение года правления великой княгини. Она любила оказывать милости и была, по-видимому, врагом всякой строгости». Ему вторил прусский посол Аксель фон Мардефельд: «Нынешнее правительство самое мягкое из всех, бывших в этом государстве». Примечательно, что современный историк Александр Курганников называет время ее правления «новоаннинской оттепелью» и замечает, что «Анна Леопольдовна словно оправдывала свое имя – благодать». Несмотря на оскорбления, нанесенные ей Бироном, она не утвердила решение суда, приговорившего его к четвертованию, а ограничилась лишь ссылкой обидчика. Правительница утишила свирепство наводившей на всех страх Тайной канцелярии, где при ее тетушке по наветам шпионов пытали сотни безвинных граждан; и даже ходили упорные слухи об ее упразднении. Правительница вернула из Сибири всех, кто в царствование Анны Иоанновны попал в ссылку по политическим преступлениям. Были полностью амнистированы тысячи узников. От каторжных работ освобождались несчастные, отверженные, кандальные люди с «вырезанными ноздрями», солдаты, драгуны, матросы, рекруты. Возвратились в Петербург брат и дети казненного «государственного преступника» Артемия Волынского. Освобождены из острогов и все сосланные сподвижники Волынского – Федор Соймонов, Иван Эйхлер, Жан де ла Суда, а также другие фигуранты по сему делу, томившиеся в крепости. Возвращен к службе знаменитый арап Петра Великого, прадед А. С. Пушкина Абрам Ганнибал. В числе прочих она распорядилась доставить в столицу и сосланного в Камчатский острог бывшего фаворита Елизаветы Петровны, Алексея Шубина. О благодарности со стороны цесаревны говорить, конечно, не приходится. Но, может быть, именно пример Анны Леопольдовны повлиял на Елизавету, когда впоследствии, вступая на престол, она объявила, что будет править милосердно и что при ней в России не произойдет ни одной смертной казни. И обещание свое сдержала.

Анна соединяла природное остроумие с благородным и добродетельным сердцем. Поступки ее были всегда откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нее несноснее, чем притворство и принуждение. Начисто лишенная изворотливости и житейской хитрости, правительница с ее открытостью и доверчивостью была, казалось, слишком нравственно чистоплотна, чтобы властвовать в такой огромной империи. Показательно, что Елизавета сказала о ней однажды: «Надобно иметь мало ума, чтобы высказываться так искренно, она дурно воспитана, не умеет жить». И как только не называли ее: и «беспечная», и «легкомысленная», и «недалекая», – но историк Натан Эйдельман нашел более точное слово – «простодушная». Вот уж поистине в случае с Анной «прямодушье глупостью слывет»!

Иные не расположенные к правительнице деятели отзывались о ней с нескрываемой враждебностью, аттестуя ее неспособной, избалованной, с дурными привычками, ленивой. Но предвзятость таких оценок очевидна. Характерно, что гофмейстер Эрнст Миних (сын фельдмаршала, ее ругателя), близко с ней общавшийся, дает совершенно иной образ: «Дела же слушать и решать не скучала она ни в какое время, и дабы бедные люди способнее могли о нуждах своих ей представлять, назначен был один день в неделю, в который дозволялось каждому прошение свое подавать во дворце кабинетскому секретарю. Она знала ценить истинные достоинства и за оказанные услуги награждала богато и доброхотно… Многих сознательных требовалось доводов, пока она поверит кому-либо; впрочем, и несомненному обвинению. Для снискания ее благоволения нужна была больше откровенность, нежели другие совершенства. В законе своем она была усердна, но от всякого суеверия изъята».