Дерзкая темная ночь

– Ну теперь их явно будет больше, – с невозмутимым спокойствием говорит он. Порой мне хочется поместить его в клетку со львом и измерить кровяное давление.

– Меня от этого мутит, Оливер, будто мне теперь нужно надевать на голову пакет.

Он смеется и качает головой:

– Да ладно тебе, Лола. Давай не драматизируй. Ты всегда так грациозна и вежлива. Почему ты думаешь, что тебе будет трудно?

– Это не так, – шепчу я.

Продолжая смотреть на меня, он слегка качнул головой.

– Иногда мне хочется заново с тобой познакомиться, – нарезая банан поверх хлопьев, признается он. – И уделить больше внимания.

Мое сердце катапультой отправляется в горло.

– И что это значит?

– Это значит именно то, что я сказал. – Он перемешивает смесь в тарелке. – Ты чертовски потрясающая. Я хочу встретиться с тобой в первый раз снова. И хочу, что он был другим: только мы с тобой, вот как сейчас.

– С хлопьями и кофе вместо Стрипа в Вегасе?

Оливер встречается со мной глазами, и я знаю – просто знаю, и все, – что он вспомнил мое неуклюжее предложение. Я наблюдаю, как он ищет нужные слова.

– Я просто говорю о ситуации, где никто не чувствует себя под давлением.

– Я не виню тебя за ту ночь, – перебиваю я. Мне нужно отделить сам момент от неприятного чувства. – Это было верное решение.

Он удерживает мой взгляд чуть дольше, после чего, слегка улыбнувшись, приступает к еде.

Я опираюсь на стойку, попивая свой долгожданный нектар богов, и наблюдаю, как Оливер ест. Можно сказать, что он худощавый: длинные линии, стройный, размахивает руками при ходьбе, весь состоит из острых углов. Но, кроме того, он сильный. Прекрасно вылепленные мышцы бицепсов и плеч. Широкая грудь, переходящая в узкую талию. Я могла бы нарисовать его, думаю я. Я могла бы нарисовать его и даже сама удивляюсь тому, что вижу

.

– О чем задумалась? – с полным ртом хлопьев спрашивает он. – Ты так уставилась на меня, будто удивлена, что у меня есть руки.

– Я подумала – а что, если я тебя нарисую?

Чувствую, как мои глаза округляются. Я совершенно не собиралась говорить это вслух, и мы оба это знаем. Оливер застыл так же, как и кровь в моих венах. Он смотрит на меня, словно ждет моих объяснений, но я не в состоянии вымолвить ни слова. Когда я нервничаю, в моем мозгу что-то отключается, словно захлопывается дверь.

Идут минуты, и все, что я слышу, – это собственный пульс и звуки ложки и тарелки Оливера. Нам не в новинку быть в тишине, но сейчас это слишком тяжело.

– Так, значит, хочешь?

Я поднимаю взгляд на его лицо:

– Чего хочу?

Он берет ложку рисовых хлопьев, жует и глотает:

– Нарисовать меня.

Мое сердце расширяется,

расширяется,

расширяется —

и взрывается.

– В этом нет ничего такого, Лола. Ты художник. А я осознаю, что я немного полубог. – Он подмигивает и наклоняется, чтобы зачерпнуть еще ложку хлопьев с молоком.

Хочу ли я нарисовать его? Черт, да, и давайте уж начистоту: я делаю это постоянно. Но обычно по памяти, и по крайней мере он не в курсе, что я его рисую. А идея беспрепятственного визуального доступа к этому лицу, к этим рукам, жилистым предплечьям и широким плечам…

– Хорошо, – почти пищу я.

Он смотрит на меня, немного приподняв брови, как бы спрашивая: «Ну и?»

И прежде чем успеваю это обдумать, я выхожу и несусь в свою спальню, копаюсь на столе и нахожу большой блокнот и угольные карандаши. Я слышу, как он поставил тарелку в раковину и включил воду, чтобы вымыть ее.

В моей голове каша, связные мысли исчезли напрочь. Я понятия не имею, что сейчас делаю, но если Оливер хочет, чтобы я его нарисовала… блин, да. Я заполню эскизами весь этот чертов блокнот.

Бегу назад в гостиную и чуть не падаю, поскользнувшись на деревянном полу в своих носках и успев схватиться за стену как раз в тот момент, когда Оливер, стоя ко мне спиной, смотрит в огромные мансардные окна. Он тянется рукой за спину и снимает футболку через голову.

О.

О-о-о.

– Ох, – тяжело вздыхаю я.

Он резко разворачивается и смотрит на меня, выражение его лица становится подавленным.

– Мы так не будем? О боже, мы же не будем так. Только лицо и все такое. – Прижав футболку к телу, он добавляет: – Твою мать.

– Все в порядке, – наконец выдаю я, уставившись на карандаш в своей руке, будто проверяя, хорошо ли тот заточен. Я смотрю на него так пристально, что уже могла бы поломать его силой взгляда. Оливер. Без футболки. У меня в гостиной. – Это совершенно нормально, я имею в виду, это очень даже хорошо – нарисовать тебя без футболки, потому что так я смогу больше сосредоточиться на деталях мышц, волос и… – Я прокашливаюсь: – И прочем.

Он отбрасывает футболку и смотрит на меня, словно хочет убедиться, что я уверена:

– Ладно.