Десант на Эльтиген

Таких опытных в обороне офицеров, как Ковешников, Блбулян и Ивакин, не нужно было подгонять. Блбулян учил людей: у солдата два дела — бить врага и копать землю. Отдыхает винтовка — работает лопата. Подполковник Челов, приняв 31-й полк, тоже с головой ушел в организацию земляных работ. Модин говорил про своего друга: метростроевец!

Днем на поверхности земли не было видно ничего живого. Смотришь, и создается впечатление, что перед тобой безжизненный клочок земли. Только зоркие наблюдатели могли изредка заметить небольшой клубок пыли, всплывающий над траншеями: это шла работа над усовершенствованием позиций.

Рыли, копали без конца. Земляные работы отбирали у голодных людей массу энергии. Мне как-то передали, что некоторые солдаты прозвали командира дивизии "сердитым свекром" за то, что ходил, проверял, указывал: рыть глубже и лучше. Но таких было мало. Большинство понимало — земля укроет от смерти.

Немецкие наблюдатели со всех сторон усердно высматривали, не зашевелится ли на плацдарме человек. Чуть что — и отрывистая пулеметная очередь рассекает воздух. Но пулеметы стучали редко. Зато артиллерия противника методически вела изнуряющий огонь, чередуя его с налетами по объектам.

Дым подолгу задерживался над местом разрывов снарядов. Замолкали пушки — появлялась авиация. Сбросив груз, самолеты уходили за горизонт, а от взрывов бомб долго вздрагивала земля. Почему-то на нашем плацдарме сильно содрогалась земля, когда рвались бомбы. В блиндажах и окопах оползали стенки, сидевших осыпало мелкими камушками и песком. Грохот затихал, но в первые минуты трудно было отдышаться от пыли.

Только ночью оживала "Огненная земля". С наступлением темноты люди вылезали из щелей, из блиндажей, расправляя мускулы и вдыхая свежий воздух. Кое-где можно было даже походить во весь рост. Ночами же проводились в подразделениях все собрания и совещания, а при луне — даже занятия по изучению материальной части оружия, в основном трофейного. Саперы научились артистически работать с немецкими минами, что надо прежде всего поставить в заслугу инженер-подполковнику Модину. По ночам можно было порой услышать в Эльтигене звуки гармошки, мелодию любимой десантниками песни:

Темная ночь. Только пули свистят по степи…

— Не могу я спокойно слушать эту песню! — сказал Копылов.

Мы сошлись с ним в траншее метрах в пятистах от КП.

— …А тут еще этот вид, — продолжался, обернувшись к берегу. — Музыка, а не море!

— Посидим, — предложил я ему.

Песня в самом деле брала за душу. Она отражала настроение солдат, тоску по родному дому. И вид на море был великолепен.

Перед нашими глазами — гладь Керченского пролива. Впервые за все наше пребывание на плацдарме море было таким вызывающе прекрасным. Оно вторгалось в военные будни иным, мирным мотивом, напоминая другие дни: черно-синяя гладь воды, Сочи, беспечный женский смех… Чёрт знает, как давно это было.

Полур утром доложил, что немцы таки прокапываются к нам справа поближе. Поэтому мне пришлось весь день провести у Ковешникова, в то время как Копылов взял на себя подготовительную работу с наградными листами.

Наши наблюдатели засекли на правом фланге участки, где над бруствером у противника поблескивали лопаты и появлялись желтые дымки пыли, Ковешников поставил на этом направлении снайперов. Ответ последовал быстро: немцы стали прикрывать передний край дымовой завесой. Настало время задуматься начальнику разведки майору Полуру: что они там затевают?

Майор подготовил одного разведчика, который, как только был пущен дым, пополз к первой траншее противника и установил: роют новые окопы.

"Подкапываются поближе", — определил Полур. "Значит, они не оставили мысль о наступлении на Эльтиген", — поддержал его Ковешников, а на мой вопрос о мероприятиях штаба полка ответил, что выделено три кочующих ручных пулемета, которые обрабатывают выявленные у противника объекты работ. На карте в штабе полка появлялись все новые окопы и огневые точки врага.

— …На Ковешникова представление уже готово? — спросил я начальника политотдела.

Копылов, присев на грудку земли, курил.

— Нет, с ним я займусь завтра. Завтра же и подпишем. Сегодня разбирались с наградными солдат и младших офицеров.

Тамань нам дала трое суток для представления наградных материалов на людей, отличившихся при захвате и удержании плацдарма. Медаль или орден большое дело на фронте. Это и поощрение, и стимул к новым подвигам. Помню, генерал А. И. Еременко (впоследствии Маршал Советского Союза) говорил нам, офицерам: "Если вижу в полку дважды и трижды раненных и не награжденных солдат, значит, командир плох — не уважает своих ветеранов". У Еременко мне дважды приходилось быть в подчинении — в Крыму и на Карпатах. По характеру командующий был очень строг, но душевен и весьма справедлив. У него были на виду стойкие, боевые командиры. Их авторитет он оберегал, поправлял ошибки, но с тактом и уважением к человеку. Не давал спуску только тем, кто забывал, не ценил солдата.