Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

Анна Моралес продолжала сидеть на своем кресле в цветах прямо напротив старинных часов на консоли, и пока он ждал, что она встанет и займет место в голубой камере, зазвучала музыка. Она доносилась из глубины дальней комнаты. Какой-то певец хриплым и грустным голосом под скудный аккомпанемент пел болеро. Поскольку Анна Моралес была единственной женщиной среди присутствующих, никто не танцевал. Кот спрыгнул с ее юбки и улегся рядом с креслом, и тогда поэтесса встала.

Он убедился, что она была высокого роста, худая, и от нее исходила какая-то странная притягательная сила, несмотря на фальшь или благодаря ей. Она прошла вперед, остановилась перед ним и протянула ему руку, приглашая на танец.

— Я всегда танцую первый танец с новым гостем.

Он решительно встал, сунул пакет под стул и, приняв ее приглашение, приобнял ее, встав с ней в пару. Иногда я действую так, словно пружина, долгое время сжатая внутри меня, вдруг распрямилась сама собой. Танцуя, они переместились в центр комнаты. Поэтесса двигалась в такт музыке и танцевала очень неплохо, ее тело было пластичным и гибким. Я немного приподнял наши руки, тем самым подчеркивая старомодность танца. В танце вел я, но, по сути, я подстраивался под ее стиль. Мы танцевали медленно, с каждым кругом все плотнее и плотнее прижимаясь друг к другу.

Постепенно он начал проникать если не в голубую камеру, то в таинственную ауру, в которой царил аромат Анны Моралес. Был это запах духов или ее кожи?

Возможно, к теплому запаху ее тела примешивался аромат удачно подобранных духов. В юности я отлично танцевал и считался лучшим среди ребят. Когда выстрелила еще одна сжатая пружина, он почувствовал, как тело с удовольствием вспоминало прежнюю ловкость, которая заржавела среди чтения книг и написания статей.

Поскольку больше никто не танцевал, все сидели на своих местах и наблюдали за нами.

— В этот четверг никто из поэтесс не пришел на вечер? — поинтересовался гость.

— Ни в этот, ни в какой другой, юноша. Я не выношу женщин, которые пишут стихи. Как считали греки, древние боги страдали от одной страсти — завистливого соперничества, и на этом тропическом острове я приписываю ее тем, кого очень точно называют «поэтессами». В истории кубинской поэзии я признаю только Авельянеду и Лойнас [11], и это верх моей терпимости. Но и этих двоих я не пригласила бы на мои четверговые вечера, — подытожила, хитро улыбаясь, она.

В итоге получалось, что она была не только единственной женщиной-поэтом, по крайней мере в рамках ее вечеров, но и вообще единственной женщиной, с которой тут можно было танцевать.

— После, — добавила она, указывая на поэтов, — я приглашу потанцевать каждого из них и дам им возможность насладиться счастьем дер жать меня в своих объятиях. Они будут счастливее, чем если бы им пришлось обнимать донью Гертрудис или донью Дульсе. Я знаю, некоторые из них жаждут, чтобы я поскорее завершила эту часть программы, чтобы безнаказанно танцевать среди них. После того как они потанцуют со мной болеро — если они, конечно, договорятся между собой, — я доставляю им еще и это удовольствие.

Узнав о том, что ему хотелось бы посетить ее вечер, она, прежде чем принять решение пригласить его, изучила его биографию и попросила поэтов принести ей почитать его критические статьи. Он очень удивился, что слухи о нем дошли и до нее и что она прочла его работы. Чем все это могло закончиться? Услужливые поэты, стараясь угодить, тут же достали ей кучу экземпляров журнала. Его статья ей понравилась.

— Думаю, что Ипполит в конце своей долгой карьеры заслуживает эту статью скорее благодаря своему прошлому, нежели благодаря недавней работе.

— Да, так говорят, — отозвался он недовольно.

— А вы, молодой человек, этого мнения не разделяете? — спросила с тонким намеком Моралес.

Высоко оценивая роман писателя, он так категорично высказал свое несогласие, что это испугало его самого. Поэтесса перестала танцевать и с восхищением посмотрела на него.

— Если бы меня кто-нибудь защищал с такой убежденностью после моей смерти, я бы спокойно отошла в мир иной, — тронутая его горячностью, заметила она.

— И у вас будет такой человек, — произнес он в порыве чувства, чуть не назвав ее по имени.

Они продолжили танцевать. Отпуская очередную пружину, он крепче притянул к себе ее талию раскрытой ладонью. Он все сильнее сжимал ее. И через свои пальцы, и сквозь гладкую ткань платья он чувствовал пульсацию крови Анны Моралес. У нее вырвался неоднозначный вздох. Ясный язык души. Гость догадался по звуку, что она произнесла любимую строку из стихотворения, и она коснулась его бедром между ног.

— Это болеро мы обычно танцевали с Ипполитом. Это была наша любимая мелодия… А вы так молоды, — произнесла вдруг она. — Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу вам сказать…

Бедро поэтессы снова коснулось его. Но на этот раз он ждал напрасно — бедро она не отвела. Без сомнения, это был ее ответ. Его пружины выскакивали, освободившись, и ее, кажется, делали то же самое. Разве не отвечало давление ее ноги тому, как он сжимал ее в объятиях?