Десять процентов надежды

Заканчивали работу уже под вечер. Сазонов смазал гнезда уключин и, стерев пятерней пот с лица, устало опустился на песок. Весь день он снова думал о Марфе. Руки хоть заняты, а голова нет. Мысли из нее не выкинешь, какими бы тяжкими они ни были. И эти думы утомили Сазонова больше, чем работа. Он чувствовал себя разбитым. Его не покидала тревога. Как она там? Что с ней? Может, полегчало? Доктор говорил, что операция пользу принесет. А он зря говорить не станет. Когда Сазонов по ранению приехал домой, с доктором у него состоялся откровенный разговор. Только лучше бы ему не знать той правды. Правда горше горького оказалась. И откуда только берется такая напасть? Может, на работе надорвалась Марфа? Двадцать три года прожили, двух сыновей вырастили. А тут, выходит, все: край жизни пришел…

Мысли Сазонова прервал крик. Из зарослей бамбука, тянувшихся вдоль берега, кто-то звал на помощь. Мичман перепрыгнул через поваленное дерево и, поудобней перехватив топорище, побежал на зов. У зарослей столкнулся с Комковым и Семенычевым. Они тоже еле переводили дух.

— Кажись, возле ручья… Оттудова звали, — сказал Семенычев.

— У какого ручья?

— Тут рядышком течет. Вчера разведали.

— Ну, веди, если знаешь.

Семенычев двинулся вперед. Сазонов с Комковым последовали за ним. Местами бамбук был выше человеческого роста. Упругие изжелта-зеленые листья больно хлестали по лицу.

Слева громко затрещало: кто-то лез напролом. Послышалось тяжелое дыхание. Десантники остановились. Комков поправил автомат, Сазонов крепче сжал топор.

Заросли бамбука раздвинулись, и перед ними предстал исцарапанный Сашок. Круглое румяное лицо его было испуганным. Пухлые губы подрагивали.

— Там… там… — Он схватил Сазонова за руку. — Медведь!

— Медведь? — с опаской переспросил Семенычев. — Сам бачил?

Сашок торопливо объяснил: после обеда он мыл посуду в ручье, глянул, а на том берегу — зверь…

— Далеко? — спросил Яшка.

— Что вы, совсем рядышком. Вот тут, прямо!

Они быстро прошли оставшуюся часть пути и осторожно приблизились к берегу ручья. На другой стороне, возле самой воды, сидел медвежонок. Он неотрывно смотрел в ручей, где изредка появлялась рыба. Заметив ее, медвежонок проворно совал лапу в воду и, подхватив рыбешку, бросал через себя на землю.

— Вот так медведь! — Комков захохотал.

— А Сашок як перелякался! — Семенычев тоже залился тоненьким смешком.

Услышав смех, медвежонок поднял голову и подозрительно понюхал воздух. Потом прислушался и встал на все четыре лапы, намереваясь задать стрекача.

— Хватай его, други! — крикнул Комков и ринулся в воду. — Бери в кольцо!

Медвежонок растерялся. Метнулся сначала влево — вдоль ручья, потом вправо, наткнулся на Сазонова и только тут наконец устремился в заросли. Но было уже поздно. Комков догнал медвежонка и схватил его сзади. Тот, обернувшись, больно укусил бойца за палец. Подоспевший Сазонов помог Комкову справиться с медвежонком. Они скрутили ему лапы, завязали платком морду, чтобы не кусался, и торжественно понесли к главной островной резиденции, как назвал их лагерь Комков.

Десантники встретили зверя с восторгом. И только Сашок, увидев медвежонка, смущенно отвернулся. Он умоляюще посмотрел на друзей. Те переглянулись. Сазонов нарочито громким голосом сказал Семибратову:

— Мы тут на медвежонка наткнулись. Совсем случайно, конечно. Вот и решили прихватить. В хозяйстве сгодится.

Сашок признательно улыбнулся мичману. Комков заговорщически подмигнул и, не удержавшись, шепнул:

— Плошки-то твои уплывут. А они в кулинарном деле не последнюю роль играют. Поспеши.

Сашок побежал к ручью.

— Как же мы его назовем? — спросил Семибратов, поглаживая пушистую шкуру зверя.

— Михаил Иванович, — сказал кто-то.

— Длинно, — отверг Яшка.

— А если — Кузя?

— Для сибирского кота подходяще.

— Может, Топтыгин?

— Стоп. В этом что-то есть. Только лучше — Топтун. Эй, Топтун, ко мне! — крикнул Яшка.

Медвежонок не шевельнулся.

Мантусов спал плохо. У него снова разболелось бедро. Вот же, проклятое, как мучит! Бывали раны и похуже. Под Сталинградом его стукнуло и в голову и в грудь сразу. Ничего. Отлежался в госпитале — и опять на передовую. А тут и ранило-то не очень: зацепило бедро осколком на излете, и вот, поди ж ты, болит и болит. Да и в медсанбате никак не заживало. Уже все сроки прошли, а рана не затягивалась. Вот и пришлось ехать в отпуск из-за этого. Какой же из тебя боец, если ты хромаешь? Ему так и сказали в медсанбате: «Долечивайтесь, поправляйтесь. Заодно и девочку пристроите. Негоже ей здесь находиться». С ним уже тогда была Пуговица. Он нашел ее в полусожженной деревне, где стоял медсанбат. Однажды, когда врачи уже разрешили Мантусову ходить, он отправился подышать свежим воздухом на самый край села. Домов там было мало. Вдоль улицы торчали обгорелые трубы, виднелись воронки, наспех выкопанные землянки.