Десятка из колоды Гитлера

Опальный губернатор продолжать служить, «стиснув зубы». Однако довольно членораздельно, к примеру, потребовал в отместку за убийство в Чехословакии Гейдриха, начать «ковровые», как бы сейчас сказали, бомбардировки главных культурных центров Великобритании. Поскольку именно англичане подталкивали чехов к сопротивлению немецкой оккупации, то они и должны были заплатить за смерть Гейдриха. А чем? Тем, что Ширах, по его словам, ценил превыше всего – своим культурным наследием.

Бальдур фон Ширах знал за собой свои подлинные грехи. И был удивлен тем, что не получил в Нюрнберге петлю, а отделался двадцатью годами заключения. Ещё до объявления приговора, не надеясь на снисхождение, он сказал следующее:

«Моя вина в том, что я воспитывал молодежь для человека, совершившего множество преступлений; я несу ответственность за молодежь, взращенную на антисемитизме при антисемитских законах. Я также беру на себя ответственность за всех насильственно угнанных с оккупированных восточных территорий от сорока до пятидесяти тысяч детей в возрасте от 10-ти до 14 лет и их доставку в Германию для отбытия повинности в трудовых лагерях вооруженных сил».

Так он сформулировал свою вину. Но в ожидании смертного приговора, возможно, он ощущал ее глубже?

Впрочем, если и так, то это был единственный момент истины, позже, в тюрьме Шпандау, совершенно скрытый под многослойными философскими рассуждениями, идеалистическими мечтаниями и однообразными воспоминаниями, которые остались в его тюремных письмах, записках и дневниках.

«Мы не осознавали тогда, как нам повезло, – писал жене Ширах в 1948 году. – Теперь все уничтожено… Но та прекрасная реальность всё равно с нами, пусть в прошлом она остается неизменной. И хотя она никогда не вернется, но огромная удача, бывшая с нами, останется нашей судьбой».

В том же 1948-м он получил от Генриетты довольно безжалостное письмо, в котором она сообщала о своем желании с ним развестись:

«Спрашивал ли ты себя когда-нибудь, как нам удается выжить? Было ли хоть раз так, что ты, сидя в своей камере, вместо изучения философии, латыни, французского, вместо сочинения стихов и размышлений о том, как исправить наше положение в истории, как ты это называешь, действительно посмотрел в глаза реальности и поинтересовался, откуда возьмется еда для твоей жены и твоих детей?

Ты изолировал себя от всего и от всех, ты витаешь в облаках, как было почти всегда со дня нашей свадьбы. По прошествии лет я лучше чем когда-либо осознала, что твои идеалистические идеи и мечты все дальше и дальше уносят тебя от меня и детей.

Помнишь тот день 1943 года, когда я приехала в Бергхоф после посещения моих друзей в Амстердаме и принесла журнал «Лайф», который купила на обратном пути, возвращаясь через Лиссабон? Я показала его Гитлеру, он, как ты знаешь, почти никогда не видел заграничных публикаций. Указала ему на статью в журнале о войне и ее бесчеловечности. Ты помнишь, что случилось? Гитлер буквально взорвался. Он сказал мне: «Вы обязаны научиться ненавидеть, все вы! Вы чересчур сентиментальны». Я видела, что мое присутствие раздражает фюрера, и, когда уже собралась уходить, Мартин Борман, желая успокоить Гитлера, поставил пластинку. Я была уже на лестнице, когда услышала звуки вагнеровской «Гибели богов». И внезапно я поняла, что те, чье общество я только что покинула, и ты среди них, обречены.

Позже, когда ты пришел ко мне, я рассказала о своем предчувствии и о том, что я думаю. Ты назвал меня дурочкой, не понимающей, что сегодняшний мир – это мир мужчин, сильных мужчин. Что ж… я всегда была дурой. Я никогда ничего не понимала.

Потом, когда Германия рушилась вокруг нас, я ожидала, что ты попросишь меня принять яд вместе с тобой, как сделал Геббельс со своей семьей и детьми. Наш лучший друг, Колин Росс, сказал: «Я совершил ошибку и теперь должен отвечать за последствия». Потом он выкопал себе могилу в нашем саду в Урфельде и застрелился в гостиной.

Я похоронила его сама, завернув в брезент его любимой палатки. Тогда я готова была встретить смерть вместе с тобой. Но ты сказал: «Я не могу совершить самоубийство. Сначала мне нужно прояснить мое место в истории и значение моей работы».

Сумел ли он это сделать, хотя бы – для себя самого? Вряд ли – его жена считала, что он никогда не умел смотреть в глаза реальности.

«Ты приказываешь, наш фюрер, – мы повинуемся» – первая заповедь гитлерюгенда. Думая о Ширахе, я задаю себе вопрос: двадцать лет вколачивая эти шесть слов в головы юных, не забил ли он их намертво и в свою собственную?!

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1

Допрос свидетеля Зиверса

Стенограмма заседаний

Международного военного трибунала

от 8 и 9 августа 1946 г.

Элвин Джонс (прокурор). Вы – Вольфрам Зиверс, и с 1936 года были имперским директором «Аненэрбе» («Наследие предков», общество по изучению наследственности), не так ли?

Зиверс. Я был управляющим делами общества «Аненэрбе».