Детектив и политика 1990 №5(9)

Но меня он поразил своей деликатностью. Слово это как-то не очень на первый взгляд вяжется с армейским бытом, но точнее определения не подобрать. Да и язык его, манера говорить, сам голос, спокойный и мягкий, резко выделялись на общем фоне. Известен он был еще и тем, что в свое время отказался от присвоения ему звания полковника. А это, согласитесь, ЧП. В хорошем смысле. Полковник, служивший в одной с Ивановым дивизии, но запятнавший офицерскую честь, говорил мне со злостью (после того как Николай Васильевич воспрепятствовал его стремительному восхождению на предгорья военного Олимпа), что по этому "правдоискателю тоскует дурдом".

— Вам не мешает ваша деликатность? — спросил я. — Ведь в армии это воспринимается скорее как недостаток, нежели плюс.

— А по-моему, — ответил он, — нам в армии как раз и не хватает вежливости, уважения. Грубость и хамство дисциплину не поднимут. Солдат скорее откликнется на доброту. А у нас некоторые привыкли черствость называть аскетизмом, бездушие — порядком. Я в данном случае имею в виду не только армию, но и общество. Одно от другого не оторвешь. Ведь если посмотреть в корень многих наших армейских ЧП, то легко заметить, что они проистекают не только из разгильдяйства, непрофессионализма, но зачастую именно из дефицита доброты. В том числе и самоубийства…

Иванов продолжал говорить, я — внимательно слушать, но краем своего мозга зацепился за последнее оброненное им слово — самоубийство.

…Парень получил письмо от любимой. В письме любимая сообщала, что нашла наконец того, кого искала всю свою жизнь. Солдат прочитал письмо. Положил его в нагрудный карман. Взял автомат. Засунул ствол в рот. Уперся им в нёбо. Нажал спусковой крючок. Выстрел — мозги и кровь на стене.

…Старший лейтенант заметил, что у его солдата волосы на голове длиннее допустимой нормы. Старший лейтенант оседлал солдата. Как коня. Стал его стричь. После этого он слез с него. Еще раз убедился в том, что длина волос соответствует Уставу. Погрозил солдату указательным пальцем. Пошел к себе в модуль. Солдат посмотрел на себя в зеркало. Взял автомат. Догнал старшего лейтенанта. Застрелил его. Пощупал его пульс. Убедился в том, что старший лейтенант мертв. Лишь после этого солдат покончил жизнь самоубийством.

…Во время физподготовки старший лейтенант сделал резкое замечание старослужащему и объявил наряд вне очереди. Старослужащий воспринял это как оскорбление его "дедовского" достоинства. После физподготовки старослужащий пошел в комнату офицерского модуля, где находился старший лейтенант с товарищами. Солдат остановился у порога. Разжал кулак. Выдернул чеку из гранаты. Швырнул ее в старшего лейтенанта. Промахнулся. Граната взорвалась над койкой. Офицеры успели выскочить из помещения. Осколки посекли стены. Поняв, что старший лейтенант жив, парень кинул в него вторую гранату. Когда она летела, старший лейтенант успел одним прыжком выбросить свое тело в коридор. Старослужащий не стал гоняться за ротным. Он вошел в его комнату. Взял с тумбочки ПМ[9]. И нажатием спускового крючка пустил себе пулю в висок.

— Пропавшие без вести? — переспросил Иванов. — Конечно, и такое было. Причем не раз. Вот гляньте-ка на эти списки…

Он протянул папочку с ворохом бумаг. Я начал читать одну за другой. Фамилии, имена, отчества, номера частей, даты рождения и компактные справки замелькали перед глазами. Минут через пять взор мой, точно клин, воткнутый в землю, встал на самой середине пятой страницы:

"…Рядовой Деревляный Тарас Юрьевич. В.Ч. П/П 518884. Наводчик-оператор. 11.09.68-го года рождения, город Ходоров, Львовской области. Призван 14 ноября 1986 года Яворовским РВК Львовской области. Украинец. Член ВЛКСМ. Отец: Деревляный Юрий Тарасович.

Пропал с оружием без вести 2 июля 1987 года…"

— Что с вами? — спросил Иванов.

— Я знаю этого человека.

— Деревляного? — Иванов ослабил ворот на шее.

— Деревляного. Более того — разговаривал с ним.

— В Афганистане?

— В Нью-Йорке.

— Погодите минуту. Я должен позвать офицера особого отдела…

Пока подполковник звал особиста, я успел прочитать лишь:

"…Рядовой Шаповаленко Юрий Анатольевич. Призван 3.08.83-го года. Измена…"

Особист, как я и предполагал, оказался человеком крайне немногословным. Без каких-либо запоминающихся черт лица — в этом, видно, и заключалась его главная особенность. Он разглядывал меня внимательно, и в его глазах ясно читалась помесь любопытства и настороженности. По-моему, он никак не мог определить своего отношения ко мне и потому предпочитал слушать, но не говорить.

— Вы, — спросил Иванов, — виделись с Деревляным до или после объявления амнистии?

— После.

— Я понимаю, что вы устали, — Николай Васильевич бросил полтора кусочка сахара в свою кружку, — но без рассказа об этой встрече я вряд ли смогу отпустить вас спать.

Особист достал из нагрудного кармана блокнот и шариковую ручку.

— Хорошо, — согласился я, — но за это вы мне подробно расскажете про вашу жизнь, дивизию и войну. Идет?

Иванов улыбнулся:

— Идет.

Офицер особого отдела что-то пометил в своих записях.

V