Детектив и политика 1990 №6

Как давно была эта война, эта вторая мировая! Как далеко ушли в прошлое совершенные на ней преступления!

Как почти уже напрочь все это забыто, даже евреями — молодыми евреями то бишь.

Один из евреев, сторожащих меня, ничего о той войне не знает. Ему не интересно. Зовут его Арнольд Маркс. Жутко рыжий. Арнольду всего восемнадцать. Следовательно, когда умер Гитлер, ему было три, а когда началась моя карьера военного преступника, его еще и на свете не было.

Арнольд сторожит меня с шести утра до полудня.

Родился он в Израиле и ни разу из Израиля не выезжал.

Родители его покинули Германию в начале тридцатых. Дед, по его словам, получил в первой мировой железный крест.

Арнольд учится на юриста. Но по призванию он археолог, как и его отец-оружейник. Почти все свое свободное время отец и сын проводят на раскопках развалин Газора. Руководит работами Игал Ядин, бывший начальником Генерального штаба израильской армии во время войны с арабскими государствами.

Ну, коли так — пусть будет так.

Газор, объяснил мне Арнольд, был канаанитским городом в Северной Палестине, существовавшим не менее тысячи девятисот лет до Рождества Христова. Примерно за тысячу четыреста лет до Рождества Христова, говорил Арнольд, иудеи захватили Газор, перебили все сорок тысяч его обитателей, а город сожгли дотла.

— Соломон отстроил город, — продолжал Арнольд, — но в 1732 году до Рождества Христова Тиглатпаласар Третий сжег его снова.

— Кто-кто? — переспросил я.

— Тиглатпаласар Третий, — повторил Арнольд и добавил: — Ну, ассириец, — как бы давая толчок моей памяти.

— А, — сказал я. — Тот самый Тиглатпаласар.

— Можно подумать, вы никогда о нем и не слышали, — упрекнул Арнольд.

— Не слышал, — сознался я, смиренно пожав плечами. — Ужасно, да?

— Да-а, — протянул Арнольд, нахмурившись, словно учитель в классе. — Казалось бы, уж такую-то историческую личность каждый должен знать. Другого такого выдающегося деятеля во всей, пожалуй, ассирийской истории не сыскать.

— О, вот как.

— Я принесу вам книгу о нем, если хотите, — предложил Арнольд.

— Вы очень любезны. Возможно, я займусь выдающимися ассирийцами, но несколько позднее. Пока что у меня из головы не идут выдающиеся немцы.

— Какие именно? — полюбопытствовал Арнольд.

— Да вот, последнее время все вспоминаю своего бывшего начальника — Пауля Йозефа Геббельса.

— Кого-кого? — отсутствующим взглядом посмотрел на меня Арнольд.

И я вдруг ощутил, как, хороня меня, сочится прах Святой Земли, почувствовал всю тяжесть одеяла песка и штыба, которому однажды суждено укрыть меня. Сверху давили футов тридцать — сорок разрушенных городов, снизу — какие-то первобытные кухонные помойки да капище-другое, а за ними —

ТИГЛАТПАЛАСАР ТРЕТИЙ.

2: Подразделение специального назначения

С охранником, ежедневно в полдень сменяющим Арнольда Маркса, мы почти ровесники. То есть ему должно быть сорок восемь. Он-то войну помнит, да еще как, только вспоминать не любит.

Зовут его Андор Гутман. Сонный такой, туповатый эстонский еврей. Два года был в Освенциме — лагере смерти. Рассказывает об этом неохотно, говорит, что был на волосок от трубы крематория сам.

— Только, — говорит, — назначили меня в "зондеркомандо", как пришел приказ Гиммлера остановить печь.

"Зондеркомандо" означает подразделение специального назначения. В Освенциме у него было назначение — специальнее некуда. Оно комплектовалось из заключенных, коим надлежало вести обреченных в газовые камеры, а затем выгребать трупы. По завершении работ личный состав "зондеркомандо" ликвидировался тоже. Первым заданием их преемников было убрать трупы своих предшественников.

По словам Гутмана, многие вызывались работать в "зондеркомандо" добровольно.

— Почему? — спросил я.

— Сумей вы написать об этом книгу, — сказал Гутман, — и ответить в ней на этот вопрос, вышла бы действительно великая книга.

— А вы ответ знаете?

— Нет. Потому-то и заплатил бы любые деньги за такую книгу.

— И на ум ничего не приходило?

— Не приходило, — ответил Гутман, глядя мне прямо в глаза, — хотя я и сам добровольно вызвался.

Сделав подобное признание, Гутман на некоторое время оставил меня. И задумался об Освенциме, хотя меньше всего любил об этом думать. Вернувшись, Гутман сказал:

— По всему лагерю были установлены громкоговорители. Они почти никогда не выключались. Очень много передавали музыки. Знающие люди говорили — хорошей музыки. Часто — самой лучшей.

— Интересно, — вставил я.

— Но только не еврейской, — добавил Гутман. — Еврейская была запрещена.

— Естественно, — кивнул я.

— Музыку то и дело прерывали, — продолжал Гутман, — чтобы объявить приказ. И так весь день напролет: музыка и приказы.

— Очень современно, — заметил я.

Гутман закрыл глаза, напряженно вспоминая что-то:

— Особенно один приказ… Его мурлыкали в микрофон, как колыбельную. По многу раз за день. Приказ для "зондеркомандо".

— Какой? — спросил я.

— Leichentrager zur Wache, — промурлыкал Гутман, по-прежнему не открывая глаза.

Перевожу: ''Трупоносы — к караульному помещению". Приказ, понятный в своей обыденности для учреждения, специально созданного для умерщвления миллионов людей.