Дети богов

Как раз истекало полчаса свободного времени до отбоя. Я лежал на верхних нарах, ближе к тускло светящей лампочке, и в который уже раз перечитывал спасенный мной стих. Как его не размыло, как не потерял я бумажку в сутолоке мордобоя и всего, что за этим последовало — непонятно. Вцепился я так в стихотворение потому, что за прошедшее время убедился: я напрочь забыл все, что когда‑то читал, или читали мне, или даже рассказывали. Более того, каждый день я забывал и что‑то новое: когда празднуется День Первого Горна? Сколько лет моему деду? Что подарила мне мать на совершеннолетие? Какого цвета зимний рассвет над Москвой? В тупом оцепенении я ожидал, когда, наконец, я забуду и то, зачем я здесь, и единственное, что мне останется — эти пять четверостиший.

Разделяет нас неглубокий брод.Слушай, козопас, как луна поет.Слушай волчий вой, причитанья вдов.Разбирай слова, пусть не слыша слов.Путь не слыша фраз, мерь на свой аршин.Сам я, козопас, с тех пришел вершин

Где снега лежат. Каждый год за два.Разбирай слова, разбирай слова.И в травы дыханье, и в песий скок —Здесь во все вложил свои речи бог.Так развесь же уши, считай на три,За науку после благодари.

Я попытался вспомнить, как выглядел снег на вершинах за деревней Тенгши — и не смог. Зато песий, а, точнее, псоглавий скок помнился прекрасно… Тут в коридоре застучали шаги. Зэки в соседних камерах возбужденно загомонили: либо шмон, либо прибавление нашего уркаганского состава. Любое событие, выбивающее из привычного распорядка, здесь приветствовали, как евреи в пустыне — дождь из манны.

Это было не шмоном. Деврь моей камеры распахнулась, и кого‑то впихнули внутрь. Я свесил голову с нар.

Новичок был свартальвом, и лет ему стукнуло три сотни от силы: то есть, по человеческому счету, около пятнадцати. Таких молодых я тут еще не видел. Он стоял, прижимая к груди тощий бумажный пакет, и с испугом смотрел на меня. Я пошевелился, и шкет со всхлипом кинулся в угол. Понятно. Кому‑то пришлось несладко.

— Тебя‑то за что, мошка? — спросил я как можно мягче.

Новый сосед снова всхлипнул и закрыл пакетом голову. Вопрос мой был чисто риторическим. Ответ — не за что. Я спрыгнул с нар и вытащил пацана из угла. От ужаса он застонал. Что‑то знакомое почудилось мне в круглом черноглазом лице, а вот что?

— Слушай сюда, шпендрик. Бить я тебя не буду. Насиловать, не поверишь, тоже. Так что перестань пускать сопли и устраивайся.

Кажется, он не слова не понял из сказанного, а отреагировал, скорее, на тон голоса. Подняв испуганные глазища, круглолицый прошептал:

— Я ботинки чистить умею. Хотите, вам почищу?

Я пожал плечами.

— Ну, чисть.

Он лихорадочно зарылся в свой пакет, вытащил коробку с ваксой и основательно грязную тряпицу и приступил к делу.

Забраться на нары мой новый сосед в первую ночь так и не решился и вздремнул в обнимку с умывальником.

Когда я вернулся из цеха следующим вечером — или днем, или утром, не поймешь — сосед уже скорчился на нижних нарах. Увидев меня, он мигом слетел с тощего матраса.

— Извините, я только на минуту прилег.

— Да лежи себе, — ответил я и полез наверх. Бедняга облегченно вздохнул и завозился внизу.

— Зовут тебя как? — спросил я спустя минуту.

Он снова вскочил и вытянулся, как на параде.

— К‑45378.

«К» — номер нашего блока.

— Настоящее имя помнишь?

Он замотал башкой.

— А что помнишь?

Пацан вздохнул.

— Понятно. Истории какие‑нибудь рассказывать можешь?

Он закивал. Я удивился. Перевернувшись на бок, я подпер щеку кулаком и предложил:

— Тогда рассказывай.

Пацан помнил, как ни странно, многое. Помнил балладу о Двалине, которую из меня выдуло в первый же день. Помнил о похождениях Однорукого. Помнил Песнь Хьорда, Сказание о Рисе Маге, Плач Девы Сигюн, помнил имена родоначальников всех Двенадцати Кланов Свартальфхейма. Теперь у меня было развлечение. Каждый вечер я, вместо того, чтобы читать опостылевшие вирши, заставлял малолетнего соседа потчевать себя байками. По‑моему, не так уж и жестоко — особенно по сравнению с тем, что творилось в камерах слева и справа. Неуверенным глуховатым голосом пацан рассказывал о деяниях моих и чужих предков, и я по‑новому удивлялся, ждал продолжения и нетерпеливо предвкушал развязку. Все рассказанное я забывал на следующее же утро, так что мальчишка повторял одни и те же истории раз по пять‑шесть подряд. Мне не надоедало. Моя личная Шахерезада, кажется, наконец‑то осознала, что мордовать ее здесь не будут, и рассказы сделались еще более обстоятельными и внятными.