День первый
Умирать оказалось темно.
Я напряг зрение, пытаясь увидеть хоть что‑нибудь сквозь сгущающуюся пелену. Увидел. Все того же некроманта.
Выражение его глаз было непередаваемым, дикая смесь: сожаление, гнев, растерянность, обреченность. Гадливость?
— Не пяльтесь на меня так, Иамен. Лучше отвернитесь. Мне и без того скверно.
Он действительно отвернулся. Протянул руку, взялся за покрытые ржавчиной ножны. И подсунул рукоять под мои пальцы.
— Возьмите меч.
— Что?
— Возьмите меч, быстро. Только, аллаха ради, не вытаскивайте его из ножен.
— Какого…
— Перестаньте трепаться и возьмите меч.
Я напряг не желавшие подчиняться мышцы и сжал пальцы на рукояти. Хрустнула и осыпалась ржа, и ладонь коснулась первородного золота.
«Ну здравствуй, Тирфинг».
И клинок ответил мне уже знакомым подземным гулом.
…Нет, никто не путал страницы, как в дневнике злополучного Евгения. Кстати, я до сих пор не уверен, что записки принадлежали именно перу военначальника Священной Римской Империи. Вполне возможно, что приложил к ним руку Иамен, который в своей охоте за Тирфингом пользовался довольно своеобразными средствами. Ну да не об этом речь. Я пытаюсь записывать события в том порядке, в котором они мне запомнились. А эти первые дни на Мертвой Равнине запомнились мне именно так: кусками, осколками. Калейдоскопом. Может быть, все еще сказывались последствия карцера. Может быть, я и сам не хочу вспоминать. Так расползаются по швам обрывки дурного сна. Я даже не уверен сейчас, что и вправду все это было. Пытался ли я освободить призрачных ведьм? Если да, то и в самом ли деле освобожденные мной тетки меланхолично полезли обратно на телегу, водрузили себе на голову колпаки, и младшая подожгла хворост подобранным на дороге факелом? И как насчет маленького площадного цирка, где фокусник распиливал надвое живую собаку, и собака визжала так, что до сих пор я просыпаюсь иногда в холодном поту от этого визга? А спортивный зал без крыши, где странные толстые дети ползали по канатам, и сталкивали друг друга, и, падая вниз, подскакивали, как мячи — соревновались, кто подскочит выше? Хорошо хотя бы то, что после казуса с ведьмами я не пытался вмешаться в происходящее. У нас было очень мало времени. Совсем мало.
Лишь в одном я уверен твердо: Иамен отдал мне меч Трифинг. Отдал, потому что иначе я бы умер там и тогда, в гнилой развалившейся беседке, в лесу без времени. Рана в моей груди была не призрачной. Сейчас на ее месте красуется здоровенный уродливый шрам.
— …Зачем вы это сделали?
— Чтобы вы, Ингве, не подохли.
Я моргнул. Зрение постепенно восстанавливалось. Проступала из смертной пелены решетка, трухлявое дерево беседки, серый лес без листвы. Из моей правой ладони, из рукоятки меча бил сплошной и мощный поток силы. Я взглянул вниз. Рана на груди начала затягиваться, медленно обрастать бурой коркой. Что ж, теперь, по крайней мере, я знал, почему Отто не понадобилось лечение. Я снова взглянул на некроманта. Он стоял над катаной и сокрушенно рассматривал поблескивающее серебром лезвие.
— Я понял, не тупой. Почему?
Иамен обернулся.
— Потому что я обещал помочь вам. Я слишком редко даю подобные обещания, чтобы их нарушать.
И, помолчав, добавил:
— Все же жаль, что вы не позвали меня хотя бы чуть раньше. Гордость мешала?
Я невесело хмыкнул.
— Какая гордость? Нету уже у меня гордости. Я просто забыл ваше имя. Я и свое‑то забыл.
Некромант заломил бровь.
— Ах. Вот к чему было это «сын Драупнира сына Дьюрина». Кстати, почему Драупнира?
Я не ответил. Я угрюмо пытался справиться с наручниками. Решетка покачивалась от моих рывков, но не сдавалась. Иамен порылся в карманах серого мундира, ничего не обнаружил и поднял с пола катану.
— Уберите руку.