Дети большого дома

Председатель сидел на ковре и пил чай, подсчитывая что-то на лежащих рядом счетах. Он пригласил Алдибека присесть. Алдибек сел и сказал: «Я люблю твою дочь, если отдадите ее за другого, не вернусь я больше в это село, уйду в другой колхоз и увезу Хадиджу от мужа, прямо тебе говорю!»

Председатель колхоза засмеялся: «Пришел меня пугать! Да я и басмачей не боялся, парень».

Потом обнял Алдибека: «Поезжай и служи; в другой колхоз ты не пойдешь!»

А в день отъезда поцеловал Алдибек в глаза свою Хадиджэ. Поздно вечером это было, в саду, далеко от дома…

Гамидов снова вполголоса запел песню о садах Гянджи.

Аргам Вардуни больше не ложился. Он внимательно смотрел на осенние поля Северного Кавказа, на бесконечную степь. Широк и беспределен был горизонт, а солнце — более низкое, чем в Армении, — скользило к западу. Далекие хутора, крестовины ветряных мельниц приближались и тотчас же исчезали за горизонтом, а навстречу двигались новые картины. Пейзаж казался однообразным и бесконечным, а день — прозрачным, нереальным, словно приснившимся.

Приближаясь к станции, поезд замедлил ход. Группа девушек, стоявшая на перроне, начала бросать в окна вагонов букеты цветов. Два из них упали к ногам Аргама. Он поднял их и приветственно помахал рукой девушкам. В середину вагона влетело письмо, сложенное треугольником. Из рук Гамидова его выхватил Алдибек.

Поезд остановился рядом с санитарным составом. Аргам подошел к одному вагону. В открытые двери ему видны были лежавшие на полках раненые. Руки и ноги у некоторых были вытянуты, точно деревянные; у других не было видно ни лица, ни глаз — одни бинты. У самых дверей лежал боец с бледным лицом, заострившимся носом и запавшими глазами. Аргам шагнул ближе и спросил:

— Где вы были ранены?

Солдат взглянул на него молча и как будто безразлично. Думая, что спрашивают, куда он ранен, ответил:

— Ногу там оставил, отвоевался, конец…

— Ампутировали ногу?

— Он ампутировал, осколок его мины…

Из глубины вагона послышался слабый голос:

— Сестрица, умирает раненный в живот…

От этих слов у Аргама мороз пробежал по коже.

— А вы туда едете, что ли? — спросил раненый.

— Да.

— Надо ехать. — Раненый сделал усилие, чтобы повернуться на бок и продолжал: — Против танка трудно, конечно… но потерь больше от его минометов. Нельзя ложиться, когда контратака. Опасно. Нужно идти вперед. А во время обороны, если у тебя хорошие окопы, пусть он стреляет сколько хочет!

— А много у него танков?

— Все у него есть. Но без танков он плохо воюет, никудышный вояка, я сам видел.

Не то от сильной боли, не то от неудобного положения раненый снова повернулся.

Слышно было, как в вагоне сестра спросила:

— Который это?

— Вот этот, — ответил тот же слабый голос, что немного раньше звал медсестру. — Отмучился уже, бедняга!

По спине Аргама опять пробежала дрожь.

Точно смерть реяла на черных крыльях рядом с Ар-гамом.

— Что вы там делаете, сейчас же подняться в вагон! — неожиданно послышался сердитый возглас.

Это был командир батальона Юрченко.

— Любопытство ни к чему. Пройдите сейчас же на свое место! — приказал он Аргаму.

Аргам молча поднялся в вагон. Оба поезда тронулись одновременно — один на север, другой на юг.

Аргам взобрался на свою полку, лег на спину и бесцельно уставился в потолок. Не отдавая себе отчета, он принялся считать доски на потолке: «Одна, две, три… всего шестнадцать досок». Снова и снова принимался он считать. И каждый раз выходило шестнадцать, а он снова принимался считать сначала: «Раз, два, три… пятнадцать, шестнадцать».

Он не слышал голоса Тонояна, который, коверкая русские слова и нарушая правила грамматики, объяснял русским товарищам, каким способом из винограда изготовляют вино, дошаб[3], суджух[4] и прочие вкусные вещи.

VII

Такой ночи бойцам не приходилось еще видеть. Поезд шел то лесом — и тогда тьма сгущалась; то выходил в открытое поле — и тогда виден был багровый горизонт, точно и глубокой ночью еще пылал закат. Грохот поезда мешал бойцам слышать гул отдаленных разрывов. Фронт был уже близко…

По небу бродили бесчисленные белые лучи прожекторов. Они перекрещивались, сливались и мгновенно отбегали друг от друга, чтобы в другом месте световыми фонтанами снова разорвать ночную тьму.

Ночь была полна гула самолетов — прерывистого, похожего на вой «уа, уа, уа…» — или же протяжного и непрерывного «у-у-у…»

Новичкам трудно было определить, чьи это самолеты и чьи прожекторы обыскивают ночное небо. Почему вдруг заалел горизонт и не скопившийся ли от пожаров дым вон та куча зардевшихся облаков? Или то холмы, освещенные заревом?

Прозвучала команда готовиться к выгрузке. Солдатам потребовалось лишь несколько минут для того, чтобы собрать свое несложное хозяйство — оружие и боеприпасы, одежду и продовольствие, инструменты, котелки и кружки. Затянуты были пояса, туже навернуты обмотки, развернуты скатки шинелей. Поезд без свистка остановился на станции Ковяга. Кто слышал, где находится эта станция?